Когда приходит Рождество - Эндрю Клейвен

встретиться днем. Дженнифер каталась с Трэвисом верхом на Полуночи, он отвозил ее на дальние холмы к руинам приюта девятнадцатого века, они находили заброшенную башню и стелили там одеяло.

Обо всем этом Трэвис рассказал Мэй, но рассказывал он как-то сбивчиво, с эвфемизмами, объясняя суть случившегося, но при этом не упоминая интимных деталей.

И вот Мэй так перевела его мысли Уинтеру. Дженнифер, как она сказала, при помощи своего тела научила Трэвиса проявлять эмоции. Научила его снова быть мягким и терпеливым.

– Ты даже не подозреваешь, что можешь потерять самое дорогое, пока не потеряешь это на самом деле, – сказала Мэй. Она понимала, о чем говорит, ведь она сама потеряла семью и детство. – А вот когда потеряешь, потом тебе всегда страшно. Понимаете, Трэвис ведь многое потерял на войне, потом Патриция умерла… Думаю, эта злость внутри него – это ведь еще и страх. Дженнифер использовала свое тело, чтобы показать ему, что она рядом, что она действительно рядом в это мгновение. А мгновение, знаете, это все, что у тебя есть, и ты либо ловишь его, либо у тебя не будет ничего. Я думаю, что в постели между ними было все именно так, и он учился этому, учился даже больше, чем чему-либо еще. Ну, я все так поняла из того, что он мне рассказывал.

Размышляя обо всем этом, Уинтер уже доехал до шоссе. Сланцево-серое небо все темнело. И вот пошел обещанный снег. Погода была безветренная, поэтому снег падал ровно, медленно и красиво кружась в темноте. Он укрывал деревья за обочиной. И когда Уинтер заметил сквозь белоснежные вихри у деревьев проблески над синей водой, в душе все как-то успокоилось. Он почувствовал, что Большой город отпускает его – как будто костлявые пальцы скелета ослабляют хватку на его руке.

Из головы все не выходила сцена, в которой Трэвис и Дженнифер в постели. С помощью мысленного взора он видел, как они учатся быть любовниками. Из-за всех этих разговоров о Шарлотте с психотерапевтом он почувствовал себя одиноким. Не совсем ясно, питало ли одиночество его меланхолию, но это одиночество, тем не менее, серьезно его мучало. И когда он думал о влюбленном в Дженнифер Трэвисе, он тоже начинал немного в нее влюбляться, чувствами он был там, на месте Трэвиса, в объятиях Дженнифер.

Можно без преувеличения сказать – и это не будет звучать слишком романтично или идеализированно, – что тем летом Дженнифер вернула Большой дом к жизни. Их любовь это сделала.

– Это было заметно по самой Лиле, – рассказывала Мэй. – Все же очевидно! Из серьезной маленькой заучки она превратилась в настоящую болтушку. Ла-ла-ла! – Мэй изобразила рот рукой, открывала и закрывала его. – Ее вообще не заткнешь. Она постоянно хотела рассказывать все на свете. Это было так мило и забавно.

Дженнифер украшала дом, убиралась, готовила для Трэвиса и Лилы. Мэй насмешливо описывала, с каким благоговением и почтением Трэвис относился ко всему этому домоводству, как будто это было чудо какое-то, а не обычное дело, которым хотела бы заниматься женщина, лишь бы только не жить – ей и ребенку, – как озлобившийся медведь в пещере.

– Она ставила вазу с цветами на обеденный стол, а Трэвис сидел и смотрел на нее так, словно она, как по волшебству, появилась из ниоткуда, – продолжала Мэй.

Мэй говорила о благоговении Трэвиса перед этими женскими жестами с насмешкой, но Уинтер не разделял ее эмоций. Он слишком долго жил один.

Подозревал ли Трэвис, что Дженнифер не та, за кого себя выдает? Подозревал ли он, что человека по имени Дженнифер Дин вообще не существовало? Уинтер не хотел спрашивать Мэй об этом, потому что сам не был уверен, что есть правда. И ему совсем не хотелось причинять ей еще боли, вычеркивая из ее жизни женщину, которая столько для нее значила. Но Мэй стала догадываться сама.

– Она никогда не рассказывала о своем прошлом. Его это беспокоило. Сначала ему было все равно, но потом он правда забеспокоился. Дженнифер говорила, что она состояла в неудачных отношениях и не хочет затрагивать эту тему. Но она вообще ничего ему не рассказывала: ни про свое детство, ни про то, что с ней стряслось до того, как она приехала в Свит-Хэйвен. И спустя время до него дошло. Потому что он не просто хотел быть с ней – он хотел узнать ее. И он так много хотел ей рассказать! Он так долго был замкнут, и теперь хотел излить ей душу.

Трэвис так и сделал. Он понял, что не может сам себе помочь. Во время прогулок, когда они катались верхом на Полуночи или лежали в тишине после любовных утех, он изливал ей всю горечь, что травила его сердце. Он уехал на войну, чтобы служить своей стране, и что эта страна сделала? Он начал говорить об этом, и его уже было не остановить. Его галерея мерзавцев была огромной, всеохватывающей комнатой, целиком заполненной, что даже не осталось стоячих мест. Всевозможные политики, банкиры, миллиардеры и нерадивые журналисты – все предали Трэвиса. Они разрушили экономику, но выручили своих богатеньких друзей, а вот мелкий бизнес, как у его отца, загнулся. Отсталые от жизни ненавистники отвергли его сестру. А радикалы развратили ее своей яростью и идиотскими теориями! Ой, а что касается его жены, так это самое отвратительное, это озлобило его сильнее, чем что-либо еще. Его жена, его Патриция… Она просто хотела приносить в мир добро и воспитывать своего ребенка, и почему-то никто, ни одна душа не заметила, что ей овладели наркотики, которые начали медленно ее убивать.

– Дженнифер давала ему возможность высказываться на эту тему снова и снова, – говорила Мэй Уинтеру. – Она же была хорошим слушателем. Просто замечательным! Но спустя время даже он заметил, что это общение было односторонним. Как я и сказала, она ничего ему не рассказывала. И из-за этого он чувствовал себя отчужденным, складывалось ощущение, что она никогда не подпустит его ближе.

Отчужденный. Уинтер мысленно прокручивал это слово, пока ехал по скользкому от снега шоссе. Да, отчужденный, но не подозревающий. Не с самого начала.

Затем наступил день, когда они отправились на пляж. Именно тогда, по словам Мэй, все стало меняться.

Последний день лета, последний день перед работой, на которую Дженнифер должна вернуться, чтобы подготовиться к новому учебному году. Солнце еще не встало, а уже было тепло. Они спустились к воде с первыми лучами солнца, пока еще не собралась толпа. Там были не только они втроем, не