В прицеле — танки - Александр Бессараб

Братчиков на открытом додже, с белым флажком у ветрового стекла умчался в сторону фольварка. В двухстах метрах от построек немцы открыли по машине парламентера пулеметный огонь. Сделав крутой разворот, додж на максимальной скорости ушел из зоны обстрела влево — к батарее Шевкунова. С затаенным дыханием мы следили за машиной. Когда она наконец оказалась вне опасности, я приказал ординарцу Грише Быстрову дать сигнал красной ракетой.

Пушки ударили по зданиям фольварка прямой наводкой. Бойцы стрелковой роты, снабженные в достатке патронами, тоже застрочили из автоматов и пулеметов. Рота ПТР меткими выстрелами заставила замолчать около десятка пулеметных точек гитлеровцев. Минометчики выпустили несколько мин и умолкли, экономя боеприпасы, запас которых у нас был весьма невелик.

Лежа в кювете, мы с Пацеем вели наблюдение. Тут же рядом пристроился радист Тененев. Он никак не мог связаться с рацией полковника Курашова, которому необходимо было сообщить о причине задержки. Голобородько тем временем спешил к Шевкунову, чтобы организовать там отпор, на случай, если гитлеровцы предпримут попытку прорваться в западном направлении. Неожиданно рядом с нами оказался Братчиков. Потный, красный, он молча пожал мне руку. Я подмигнул ему: повоюем, мол, брат парламентер, повоюем!

Наконец-то ответила рация Курашова. Я доложил о случившемся и получил от полковника «добро».

— Выполнишь задачу, не задерживайся. Ты здесь очень нужен.

Бой разгорался. После первых залпов наших пушек из фольварка выползли два немецких «тигра». Лязгая широченными гусеницами и стреляя на ходу, они ринулись в атаку на батарею Кандыбина. Прячась за броню танков, короткими перебежками наступали автоматчики. Их было не больше роты. Значит, основные силы немцев еще не введены в бой. Я вызвал по радио Голобородько и предупредил его об этом, приказал быть начеку, не спускать глаз с северной окраины фольварка.

Ближе всех к нам располагались пушки лейтенанта Бориса Шуйкова. Оба его расчета вели огонь по переднему «тигру». Снаряды рикошетили о броню машины, не причиняя ей вреда. Рядом с орудием ефрейтора Сивкова разорвался снаряд. Осколки брызнули во все стороны. Кто то упал, кто-то вскрикнул. Орудие замолкло. Низко пригибаясь, к нему побежали Шуйков и Кандыбин.

Мы с Пацеем пытались рассмотреть, что случилось с орудием Сивкова, но густой дым заслонял позицию. Но вот вижу: у панорамы наводчик Иван Тихомиров. Сам себя спрашиваю: «Почему он шатается? Ранен? Контужен?»

— Шуйков встал за наводчика! — кричит Пацей.

Это я и сам вижу. Кандыбин в роли заряжающего. Тихомиров лежит рядом. Танк (он отчетливо, до мельчайших подробностей, виден в бинокль), покачиваясь и угрожая пушкой, упрямо ползет на позицию. Вспышка — выстрелило орудие. В ту же секунду ответил «тигр». Его снаряд с визгом пронесся над позицией. Борис Шуйков инстинктивно присел, а Кандыбин втянул голову в плечи.

«Гусеница, вот она мельтешит траками. Спокойней, Борис! Спокойней!» — мысленно подбадриваю я взводного. Орудие опять дернулось и слегка подскочило — выстрел. «Тигр» вздрогнул всем корпусом, резко развернулся влево и застыл на месте.

— Подкалиберным! Борис! Кандыбин! — во всю мочь кричит Пацей. Кричит, будто на позиции его могут услышать.

Снова выстрел. Над башней подбитого танка взметнулся сноп искр — вот он, подкалиберный! Сделал свое дело. В тот же миг снаряд, посланный расчетом Сергея Барышева с левого фланга, угодил «тигру» в моторную группу. По отсеку танка пополз сизоватый дымок, машина ярко вспыхнула. От танка шарахнулись в разные стороны автоматчики — теперь он не спасение, а гибель для них.

Шуйков оглянулся и, видимо, только теперь заметил, что помощником у него работал комбат. Вижу, как они по-братски обнялись с Кандыбиным.

— Санитаров туда, живо! — крикнул я Грише.

Второй танк начал пятиться назад. Затем, развернувшись и маневрируя, помчался обратно к фольварку. Гитлеровские автоматчики залегли, стали окапываться. Бой затягивался. Наступали сумерки. Спустя немного времени к нам подошла гаубичная батарея 780-го артполка. Такая помощь была очень кстати: стены зданий фольварка трудно поддавались снарядам наших пушек.

Как только командир установил свои гаубицы на указанные позиции и доложил о готовности, я по радио приказал открыть всем беглый огонь. Через несколько минут поместье пылало. Под ударами 122-мм гаубичных снарядов стены зданий рушились. Обстрел продолжался около десяти минут. Стрелковая рота пошла в атаку. Гитлеровцы не выдержали, прекратили огонь и, как по команде, с поднятыми вверх руками встали во весь рост на своих позициях.

В окне крайнего полуразрушенного дома появилось белое полотнище. Мелькнула мысль: «А не провокация ли это? Ведь пехотинские парламентеры так и не вернулись, и Братчикова гитлеровцы чуть не убили...» Но все же я дал команду прекратить огонь. Вместе с Пацеем поехали в сопровождении взвода ПТР к фольварку. Сдавшиеся немцы шли навстречу. Позаботиться о них я поручил Братчикову. А сам двинулся вперед.

У самого фольварка увидели конвоируемых грузного немолодого немецкого полковника и несколько офицеров. Чуть позади шагали наши пропавшие парламентеры — старшина и два бойца. Они оживленно рассказывали что-то своим товарищам, улыбались.

Я приказал полковнику сложить оружие, построить остатки своего гарнизона во внутреннем дворе фольварка. Услышав немецкую речь, гитлеровский полковник приоткрыл рот, посмотрел на меня, как вытащенный из воды карась, но спросить о чем-то, видимо, не осмелился.

В фольварке был полный разгром. Огонь жадно пожирал жилые постройки, амбары, сараи. Рушились стены и кровля. Раненых и убитых множество. И трофеи немалые: шесть танков и четыре самоходных орудия «фердинанд». Они выстроились, плотно прижавшись к стенам каменных зданий, двумя колоннами. Головные машины были явно нацелены на выходные ворота западной части двора. «Что же случилось, почему гитлеровский полковник не пустил в дело такую силищу?» — пытался разгадать я.

Пацей толкнул меня в бок, показал пальцем в сторону колодца. Три наших санитара и фельдшер Валя Жолобова перевязывали тяжело раненных немцев, поили их водой. Им помогали немецкие солдаты. Я только усмехнулся: обычная история — русский человек отходчив...

Но вот полковник доложил о капитуляции гарнизона — гренадерского полка мотодивизии «Курмарк». Впрочем, это был уже не полк — жалкие остатки его: в строю посередине двора стояло не более трехсот солдат и офицеров.

Приняв важную осанку, гитлеровский полковник в выспренных выражениях начал было «выражать надежду», что «господин советский майор прикажет своим солдатам соблюдать требования Женевской конвенции в обращении с его солдатами, начинающими с этой минуты тяжелый путь военнопленных...».