Дневник, 2004 год - Сергей Есин

На фоне этих проблем прошло заседание президиума Авторского общества. Все та же проблема: первый телеканал, который ведет Константин Эрнст, не платит авторские гонорары, т. е. обкрадываются не только киты музыкальных сочинений, но и масса мелких авторов. Все обостряется конфликтом между РАО и Новым обществом, практически спровоцированным этим самым первым каналом и министерством печати. Попытка создать некую организацию, которая, с одной стороны, была бы под контролем и получала огромную зарплату, а с другой — эта организация сама работает в недрах телевидения и работает как бог на душу положит. На первый канал оглядываются все каналы. И возникла ситуация — получить часть долга. Мне это напоминает поведение Шапиро и другого еврейского арендатора (фамилию забыл), которые, несмотря на все наши соглашения, уехали, так и не доплатив институту. Внутри первого канала произошли некоторые изменения: в совет директоров ввели Карелову, вице-премьера, и двух министров: Швыдкого и Лесина, т. е. получается организация с участием крупных государственных деятелей, которая не хочет выполнять законные обязательства. Процедура заседания была довольно долгой, мне очень понравилась позиция Юрия Антонова, даже больше, чем моя собственная, достаточно осторожная, прагматичная и взвешенная. Мои соображения, анализируемые конъюнктурой и логикой порядочного человека, нравились мне меньше, чем позиция Юры, рассчитывающего больше на свою интуицию. И вот эта интуиция русского человека, думаю я, более точна, чем мой западный расчет.

Вечером пошел на концерт Любови Казарновской. Еще днем Паша Слободкин на мой вопрос: что у тебя сегодня? — ответил: поет Казарновская, и я понял, что это единственный шанс мне её послушать. Я уже писал, что большое искусство, в силу его дороговизны, мне не по плечу. И вот новая форма: салон Казарновской. На этот раз он был посвящен двум певицам — Дезире Арто, в которую был влюблен Чайковский, и Полине Виардо. Парадокс состоял в том, что еще ночью я в «Дневниках» Чайковского встретил несколько строк о Виардо, а на столе у меня лежала распечатанная цитата об этом. Эту цитату я сегодня прочитал на семинаре, и кто бы знал, что она мне понадобится и вечером!

В общем, с одной стороны, концертирующая Казарновская в роскошном платье с голыми плечами, в черных, усыпанных бриллиантовыми стразами перчатках, а с другой — эта неожиданная для нас форма: хозяйка салона перемежала пение своим рассказом. Впечатление необычное! Правда, голосу не хватает оперной мощи, он суховат, но работает на всех регистрах. Наибольшее впечатление произвели шесть романсов Чайковского, которые он посвятил уже очень пожилой Арто, на французском языке. Казарновская, как я уже сказал, между романсами что-то рассказывала о музыке, об отношениях между людьми, и это были выверенные, хорошо отрепетированные и прекрасно прочитанные тексты. Снимало телевидение. Эффект был невероятный, как нечто происходящее на другой планете. Казарновская — умница, она очень талантливо прекращала телефонные трели во время концерта. А между двумя сюжетами — с Арто и Виардо — она попросила публику высказаться. И никто из публики не пошел, затянулась длинная пауза. И вот, не ожидая от себя, что в своих джинсах и свитере я могу выйти на сцену, не выдержав тягучести времени, я вышел и сказал несколько точных слов — об умении одного художника понимать и ценить другого. Я сказал о шести восклицательных знаках, которые поставил Чайковский, описывая эпизод своей встречи с Виардо, когда певица протянула ему рукопись Моцарта. Сошел под аплодисменты, когда народ уже стал расходиться. Я рад, что перед салоном успел поговорить с несколькими нужными людьми: с С. И. Худяковым, который, несмотря на все телодвижения И. Д. Кобзона, утвержден председателем комитета по культуре Москвы. Я полагаю, что концерт, описанный мною, был сделан на деньги Москвы, а публика — это мэры маленьких российских городов. Думаю, здесь шла какая-то сходка.

В Москве жутко холодно. Перед концертом, когда я шел пешком по Арбату, мне чуть ли не сделалось плохо с сердцем, видимо, я переживал маленькое институтское событие.

После четвертой пары в шестой аудитории только что закончились занятия по испанскому языку, все разошлись, оставалась Таня Шалиткина и еще одна девочка. Поздоровался и спрашиваю, указывая на целую стену гравюр и офортов, которую я повесил еще несколько месяцев назад: «А что это за сюжеты?» Это прекрасные гравюры, сделанные по произведениям Гоголя. Главные мотивы очевидны до невероятия. Девочки мнутся, Таня пытается разглядеть, что же такое там нарисовано. Я понимаю, что девочки — нелюбопытные и плохо знают Гоголя. Они задумались, что это за пятна на стене, впервые. Меня просто убивает такое равнодушие.

Под вечер кто-то из посторонних зашел в хозчасть и из висевшей на стуле куртки Толика Прокопьева вынул бумажник, где были 4 тысячи казенных денег, его паспорт, права и все документы на машину. В милиции сказали, что это сейчас поветрие: какие-то люди ходят по разным офисам, а комнаты везде открыты.

13 февраля, пятница. Завтракал под аккомпанемент дискуссии между кандидатами в президенты: Хакамадой, Харитоновым, Глазьевым, Малышкиным. Люди довольно интересные. Любопытно говорит — уже сама по себе, отстав от своих товарищей, — Хакамада. У меня есть ощущение, что неучастие президента в дискуссии идет от некоторой боязни. Хорошо бы прописать в законе необходимость всех кандидатов в президенты участвовать в споре о стране в обязательном порядке.

Вышла «Независимая» с останками того, что я им продиктовал. Это меня не удовлетворило, как не удовлетворяет, что я последнее время пишу и как думаю. Не загоняю ли я себя в резервацию, не отмахиваюсь ли от всего, что происходит положительного? Меняется страна, нельзя постоянно ехать на подножке вагона.

Вечером опять, с настойчивостью маньяка, пошел в театр. Миша Козаков играет Лира. И нечего здесь рассусоливать. Паша Хомский, который всю жизнь благополучно ставит спектакли на сцене этого театра и уже давно главный режиссер и художественный руководитель, вместе с тем самым Бланком, претендовавшим когда-то на роль лауреата Гатчинского фестиваля, поставили «Короля Лира», со всеми трудностями сегодняшнего времени — современными костюмами, конструктивными башнями, подъемными мостами, с актерами, держащими на воротах микрофоны… Но, собственно, вся речь — вокруг Лира. Козаков играет виртуозно. Но его порода (а король Лир — не Шейлок) выдает себя, и боюсь, что здесь он более активен, чем грандиозный Михоэлс. Финал просто замечателен, молодежь в отпаде — на фоне башен, крови, трупов звучит песня в исполнении Фредди Меркьюри, умершего, как известно, от СПИДа… Вообще, все привлекательно: кожаные штаны, ботинки на толстой подошве, дамы с лоскутами и лентами вместо юбок. Но ключевое место — монолог Лира. Какая особенная боязнь у современного актера выйти на сцену с монологом так, как выходил Остужев, как выходил Мордвинов, и в голосе и в душе актера должно происходить в эти минуты нечто невероятное, чтобы качнуло зрительный зал! Вот этого-то и нет у Михаила Козакова. Значит, буду ожидать, что спектакль довольно быстро выветрится из памяти.