Жажда. Роман о мести, деньгах и любви - Алексей Колышевский

«Банк Соединенных Штатов вел настоящую войну против народа с целью принудить его подчиниться своим требованиям. Нужда и смятение, охватившие и взволновавшие тогда всю страну, еще не могут быть забыты. Жестокий и беспощадный характер, который носила эта борьба с целыми городами и селами, люди, доведенные до нищеты, и картина безмятежного процветания, сменившаяся миром мрака и упадка сил, – все это должно на вечные времена остаться в памяти американского народа», – вот что сказал Джексон сразу после покушения, выступая перед конгрессом[1]. Он ушел и стал последним президентом, успешно боровшимся против менял и ростовщиков. Конечно, его сравнение с Христом не выдерживает никакой критики, но все же история пошла по кругу уже тогда. В начале двадцатого века менялы выбрали своего президента – Вудро Вильсона, а в тысяча девятьсот тринадцатом году появилась Федеральная резервная система – частный центральный банк, печатавший столько денег, сколько было необходимо ему, ни перед кем не отчитывающийся, не ведущий никаких документов, деятельность которого засекречена от всего мира самым тщательным образом. Федеральный резерв обладает собственной, независимой от прочих аналогичных служб службой внешней разведки. В структуре ФРС она имеет название «отдела внешнего мониторинга», сокращенно DIM. В эту службу входит также отдел экономической безопасности и анализа, развита система наблюдателей на местах, а представители ФРС работают в качестве дипломатов в каждом зарубежном посольстве США.

Впрочем, однажды, когда президентом был Кеннеди, он попытался отобрать у федеральной системы право выпускать доллары и напечатал свои, на которых вместо слов «Федеральный резерв» красным было написано «Соединенные Штаты». Красный цвет стал для Кеннеди роковым пророчеством – ему не повезло так, как Джексону, не дано было воскреснуть в третий день. Пуля снайпера попала точно в цель, навсегда отбив охоту у кого бы то ни было возмущаться существованием частного банка, управляющего фактически целым миром. Именно в такую, всемогущую, колоссальную, незыблемую систему попал Мемзер, сделавшись при жизни небожителем. Фантастическая карьера, небывалый взлет – и все это в двадцать девять лет!

Наму во Вьетнаме стало совсем тяжко. Семью он потерял, социалистическая система оказалась к нему благосклонна, а он ее искренне ненавидел. Участие в партизанской борьбе было оценено правительством, Наму даже пришлось занять должность в министерстве иностранных дел, и он ходил на работу, каждый день ожидая ареста, но все еще царила неразбериха, было не до него, и Нама не трогали. Выехать за пределы страны было невозможно: тотчас после воссоединения Юга и Севера на всей протяженности вьетнамской границы упал железный занавес. Нам просто опоздал, а переходить на нелегальное положение ему как-то не улыбалось. В тайнике он хранил семьдесят миллионов – свою долю от бизнеса с американцами, но не мог ими воспользоваться, их негде было тратить. Покажи Нам Кам долларовую бумажку – на него немедленно донесли бы, схватили и расстреляли. Валютная статья высоко оценивается уголовными кодексами тоталитарных режимов. Как сотрудник МИДа Нам несколько раз выезжал в соседние Лаос и Камбоджу, но сбежать не пытался, его деньги все еще были не с ним. Конечно же, он всем сердцем стремился в Америку, но считал, что прежние компаньоны его бросили. Легализоваться без их помощи было невозможно, вывезти деньги тоже невозможно, в общем, Нам Кам, к собственному крайнему удивлению, оказался совершенно запертым в стране, из которой он так мечтал удрать.

Прошло несколько месяцев. Вьетнамцы начали выпускать пленных, американские солдаты, которым посчастливилось выжить, возвращались домой, их обменивали на аэродроме недалеко от Ханоя. Нам Кам был включен в состав комиссии по обмену военнопленными, который продолжался несколько месяцев. Бывший наркобарон понял, что у него появился шанс, возможно, единственный, когда увидел, что один из пилотов военного борта – его старый знакомый. Именно ему Нам Кам отстегивал за перевозку наркотиков. Ценой невероятных ухищрений Нам смог передать пилоту письмо для Мемзера. Его дальнейшая жизнь теперь зависела от этого пилота. Нам пообещал ему все, что тот захочет, лишь бы получилось.

Пилот передал письмо Мемзеру лично в руки, и Мемзер испугался. Он так многого достиг, его репутация была безупречной! Если этот вьетнамец, которому, похоже, нечего терять, начнет говорить, если он словом обмолвится о том, чем занимался Мемзер во Вьетнаме, то карьере не только Мемзера, но и сенатора придет конец. И хотя в письме не было ни слова шантажа, Мемзер поспешил к сенатору и выложил письмо перед ним.

– Он на грани отчаяния. – Сенатор снял узкие очки для чтения и ужасно долго убирал их в футляр, так показалось Жоре. – Разумеется, мы ничем перед ним не виноваты, он там, мы здесь, но...

– Он может начать говорить, – закончил Мемзер. – Когда-нибудь его там возьмут за кадык и он все расскажет, а коммунистическая газета, любая, обязательно напечатает это, и тогда нам с вами...

– Да уж, после такого на Арлингтонском кладбище нас не увековечат, – сенатор задумался. – Похоже, выхода нет, надо вытаскивать парня сюда.

– И что тогда?

– Что, что... Одним узкоглазым в Америке станет больше. Он богатый сукин сын, здесь не пропадет. Надо подумать, как ему там попасть на наш самолет.

Мемзер развел руками:

– Вы предлагаете нам здесь подумать, как он там сядет на самолет?! Тут нужен целый план, настоящая операция.

– Вот и собирайся, – сенатор расправил плечи, осторожно покрутил шеей и улыбнулся, что не хрустнул ни один позвонок. – Тебя он знает в лицо, там на месте и определитесь.

Мемзер даже не стал возражать. Рядовые генералу не прекословят. Жене он сказал, что летит на рыбалку в Канаду, а вместо Великих Озер вылетел в Калифорнию с военного аэродрома в Нью-Джерси.

Так получилось, что последний самолет с военнопленными улетал в день, признанный в России и в некоторых других странах днем дурака. Жора об этом, конечно же, знал и впоследствии, вспоминая первое апреля семьдесят третьего, говорил, что именно поэтому все получилось. Вокруг все были настроены на серьезный лад, напряжены, об особенном статусе этого дня никто не догадывался: в Америке нет специального дня для дураков, что весьма странно и наводит на всякие мысли, а Вьетнам – это вообще другой мир, где ничего не понятно. Может, они там и празднуют, и чтят дураков, и поют им здравицы – это никому не ведомо.

Порядок обмена выглядел так: в самолет поднималась вьетнамская комиссия, осматривала своих, прикованных к длинному, идущему через весь салон стальному поручню. Беседовали, сверяли документы и тому подобное. Затем на борту оставался один наблюдатель-вьетнамец, а вместе с комиссией на землю спускался один американец, его заводили в ангар, где на полу сидели грязные, обросшие, истощенные люди, одетые во что попало. Там же, в ангаре, несколько поодаль, стоял рефрижератор с телами умерших в плену американских солдат. Из самолета выгружали гробы, и тела из рефрижератора в них перекладывали американские военнопленные. После того как с той и с другой стороны были произведены необходимые действия, начиналась сама процедура обмена. Из самолета высаживали половину вьетнамцев, после грузили гробы, потом оставшуюся половину вьетнамцев и после уже живых солдат. Проходило все, как правило, без осложнений: и с той и с другой стороны в процедуре принимали участие одни и те же люди, вьетнамцы вели себя корректно, что отчасти объяснялось присутствием в нейтральных водах американского авианосца, прикрывавшего операцию.

Нам Кам в письме описал подробный план действий по своему проникновению на последний самолет. Именно последний, иначе после его исчезновения в ходе обмена могли возникнуть ненужные осложнения, обмен вообще мог быть прекращен, и тогда никто не дал бы за жизнь Нама и ложки вареного риса. Вместе с двумя другими членами комиссии Нам поднялся в самолет, и первым, кого он встретил на борту, был Джордж Мемзер в форме лейтенанта ВВС. Все вьетнамцы, включая Нама, отдали лейтенанту воинскую честь. Он небрежно откозырял в ответ, пригласил в салон, где сидело сорок три человека в кандалах, и комиссия приступила к своей обычной работе. Через час закончили. Нам Кам остался на борту, Мемзер вместе с двумя вьетнамскими офицерами спустился по трапу и направился к ангару. Открыли рефрижератор. Мемзер руководилл похоронной командой, собранной из наиболее крепких военнопленных; на полу ангара поставили шесть одинаковых гробов, из рефрижератора вынесли пять тел и один продолговатый деревянный ящик.

– А это что за ящик?! – всполошился один из вьетнамцев. – У меня в ведомости нет никакого ящика!

– Это Боб Уэйд, капрал, – невозмутимо ответил Мемзер, – его останки сложили в этот ящик. Не раскладывать же было каждую кость в отдельности?! Боб Уэйд умер три года назад в плену. По воле родни его могилу эксгумировали, останки будут доставлены в Соединенные Штаты и перезахоронены.