«Засланные казачки». Самозванцы из будущего - Герман Романов

Русских людей!

А ради такого стоит хорошо поработать…

Родион Артемов

– Не, мне нюхать кокаин никак нельзя! Хана голосу будет. Говорил же вам – я музыкант. На гармони, баяне и аккордеоне играю, пою хорошо. Консерваторию окончил!

– Чего, чего? При чем здесь консервы…

– Товарищ Ермолаев, в консерватории музыке учат! – Либерман досадливо сморщился. – Иди лучше распорядись гармонь сюда принести, я у бойцов «трехрядку» видел.

Ермолаев тут же послушно поднялся, подошел к двери, приоткрыл ее, повелительно буркнул и моментально вернулся обратно, встав рядом с Артемовым.

– «Илецкую»? – Родион сразу повеселел. – Тогда я вам сейчас и сыграю, и спою. Я песен много блатных знаю.

– Блатных? Я правильно понял? – Глаза чекиста сверкнули странным огнем. – Вы их в стриптиз-баре своем исполняли?! Да, кстати, простите меня, человека от мирной жизни отвыкшего, но не скажете, что это такое?

– Да вся братва иркутская собирается в таких заведениях после своих «дел», водочки попить, расслабиться. И бабы для них выступают, на шесте крутятся, и вещицы с себя срывают, пока голышом не останутся. Весело. А я на гармони наяриваю, чтоб еще разгульнее было – сейчас русские народные в ходу под это дело. Ваще отпад!

– Бабы? – лицо у Либермана сморщилось в недоуменной гримасе. – Так вы перед криминальным элементом играете?

– Да, там братва одна, деловые, кроме пятниц. – Артемов не понял гримасы, что пробежала по лицу чекиста – странная смесь разочарования и прямо детской обиды. Будто обещали ребенку огромный торт, а дали каменную карамельку.

– По пятницам что вы делаете? – с какой-то странной надеждой вопросил Либерман.

– В соседней «Голубом огоньке» для… – Родион осекся, – ну, для этих, для геев играю. Они там в последнее время в ролевые игры зажигают!

– Во что?! – вскинулся Либерман, а Ермолаев в растерянности спросил: – А кто такие геи?

– Педерасты!

Родион в который раз удивился дремучей «совковости» своих собеседников, но уже без раздражения.

– Содомиты, короче. Там на шестах уже мужики перед ними раздеваются, а они так воспылают, на это смотря, что начинают друг друга в кабинках долбить!

– Долбить? Они что, бьют друг друга?

– Да нет же, товарищ Ермолаев! – Родион не выдержал и повысил голос, не сдержав себя при виде такой тупости. – Они трахают себя в задницы. Это же педерасты, «противные», как их иной раз именуют. А теперь ролевые игры в групповуху стали модными, все наряжаются по-разному – кто чекистом, кто красноармейцем, кто комсомолкой, кто пионерами. И долбятся всем скопом, как духоборы, кто куда попадет! Особенно любят «чекиста» одного трахать – разложат на столе, с двух сторон его заводят, кто в зад, кто в рот, а я играю на гармони…

Родион осекся, поняв, что в своих фантазиях зашел слишком далеко – чекист был бледен как полотно и лапал кобуру нагана, а Ермолаев побагровел спелым помидором и сжал огромные кулачищи.

Понимая, что сейчас неминуемо последует несанкционированное мордобитие, причем его самого лично, и очень больно, Артемов зачастил, стараясь отвести от себя беду.

– Я тут ни при чем, товарищи! – заверещал Родион, понимая, что нужно спасаться, пока есть время. – Они и меня сюда заманили! Сказали надевай форму, вот тебе шашка, играть в Тунке будешь. Целых десять «рублей» пообещали, и двадцать «коксов». Дали хорошо ширнуться, а очнулся я уже здесь – как довезли, кто, не помню. Офицер в сарае там один оказался, тоже в лампасах. Выпить мне дал спирту пахучего, добрая душа… А тут вы и сразу принялись меня бить! Что я мог подумать?! Поэтому и кричал, чтоб меня педерастом не делали!

Либерман посмотрел на Ермолаева, и тот чуть кивнул – оба тут же повернули растерянно-брезгливые морды на Родиона. Тот с детства любил хитрить и изворачиваться, потому за его шалости вечно попадало другим, и сейчас, с нескрываемым облегчением поняв, что своего все же добился, он принялся ковать железо, пока горячо, до липкого ужаса боясь услышать согласие этих двух ряженых сумасшедших, которые, к его радости, оказались ярыми противниками «голубых» порядков.

А потому сейчас Артемов делал чрезвычайно смущенный вид оскорбленной во всех пороках добродетели, и стал одной рукою расстегивать пряжку ремня на шинели, а другой же цепко ухватил узловатые пальцы «красного командира».

– Ежели вы из этих, господа-товарищи, и хотели меня тоже – только не бейте. Если вы не можете без этого, я и так вам дам. Только не убивайте! Учтите – у меня гнойный геморрой и кишка из задницы иногда выпадает, так что удовольствия вы не получите!

– Н-не-ет!

Либерман чуть ли не отскочил к стене, снова схватившись за кобуру нагана, а здоровяк лихим кенгуру отпрыгнул и стал лихорадочно вытирать руку о шинель.

«Как хорошо иметь дело с людьми нормальной ориентации. А вот и гармонь принесли! Можно этих чудиков, тоже ролевиков сдвинутых, пролетарскими песнями побаловать. Глядишь, душою размякнут, и мне будет снисхождение. Сан Саныч, умишком скорбный, пусть дальше белогвардейца-героя разыгрывает, пока ему все почки не отобьют!»

Командир комендантского взвода 269-го полка 90-й бригады 30-й стрелковой дивизии Пахом Ермолаев

– Вот видишь, товарищ Ермолаев, на что белые твари способны?! Даже скорбных умом готовы нам на смерть подставить, лишь бы в свои руки секретные газы заполучить!

– Вы думаете, что этого парня они специально сюда заслали?

– Конечно. Вот только буран некстати случился. А так бы у них все и получилось – офицер ушел бы в Монголию, а этого несчастного мы бы под расстрел в горячке подвели. А парень ведь не так уж и виноват.

– Но он ведь нашего бойца заколол! И буйствовал так, что даже меня опаска взяла.

– Видел я таких, и матросов балтийских, и гимназистов, что в ЧК пошли. Тоже кокаин употребляли, работа наша вредная, никаких нервов не хватит. Сам видишь какая. Так если этот порошок вовремя не принять, то в буйство впасть можно, настолько колотит. Только спиртом потихоньку человека из помешательства вывести можно. Гармонист наш три стакана выхлестнул, а сейчас сном младенца спит и бормочет про мамину запеканку.

– Совсем мальчишка, дурной…

– А музыканты все они такие, особенно талантливые. Придурь одна. У нас был Моисей Абрамович, на скрипке так играл, что даже к губернатору на праздники возили. Так за скрипку старинную старик заплатил золотом по весу. Все продал, но ее купил. Говорил, что работы она мастера Гва… Гра… Забыл, на итальянца таки похож.

– И что со скрипкой, товарищ Либерман?

– Напился от радости, да уселся на нее. Вдребезги разломал. А утром проснулся, посмотрел, так и на струне повесился. А парень наш талант! И слова прямо душу режут, когда про товарища Троцкого пел, что нас поведет в последний смертный бой!

– А у меня сердце колотилось, когда он про Красную армию нашу заводил, да как еще!

– Талантище! Но – дурак!

Чекист подвел черту под диалогом резким скрипучим голосом, правда, улыбнулся, когда заметил, что Ермолаев открыл рот, словно угадав, что хочет сказать.

– Убогий он, потому так хорошо и поет. У нас в деревне такой же юродивый был, а пел так, что всем миром не могли наслушаться.

– Вот потому-то мы должны его под защиту взять, пусть песни добрые сочиняет, наша власть как раз для таких. А бойца он с дурости заколол, от болезни падучей. Так и напишем, дадим ему шанс пожить, на благо народа потрудиться.

Либерман недолго порылся в стопке исписанных листов бумаги, достал два, пробежался по ним глазами и с видимым наслаждением порвал их. Затем холодным тоном произнес:

– Бойцов наших подъесаул порешил, контра матерый, таким пощады давать никак нельзя. Как он там?

– Семь листов исписал. Я через плечо заглядывал – вроде дельное там написано, понятно про газы, про бомбардировки с аэропланов.

– Пусть пишет. Я завтра почитаю, потом в Иркутск с нарочным эту писанину направлю. Если решат, что может принести пользу Советской власти, то могут и помиловать. Я думаю, что он к науке имеет отношение, но в университете не преподавал – язык у него не тот, а я год на юридическом учился, пока в тюрьму не угодил.

– А притоны эти, где педерасты собираются?

– Вот с этой гадостью нужно кончать немедленно и безжалостно. А потому время терять не будем, ибо дорогу в любой день развести может так, что грязь непролазная станет. Возьмешь десяток бойцов своего взвода, еще дюжину из караульного батальона заберешь, и давай этапируй их до Слюдянки. Там сдашь под расписку их бригадному уполномоченному Дядюну. Я бумагу отпишу, чтоб с Родионом прошелся по улицам и все притоны проверил. Да в губчека о подобном безобразии знать должно – содомиты, понимаешь ли, в чекистов поиграть задумали. Я им поиграю! – Либерман со злобой ударил кулаком по столу, но тут же взял себя в руки.

– Снег тает, завтра уже апрель начнется. Так что выезжай немедленно. Конвоя, думаю, хватит, пока атаман Шубин за сто верст отсюда и ни про что не ведает.