Искатель. 1975. Выпуск №3 - Виталий Мелентьев

— Ну это, как говорится, мы учили, — усмехнулся Лебедев.

— Вот именно — учили. И забыли. Мы ведь часто забываем даже школьные истины. А этот некто не забыл. Он учел все и повел разведку именно так, как ему нужно. Ему, а не вышестоящему штабу! Я не сомневаюсь, что и их вышестоящий штаб тоже ведет свою разведку, но мы с ней не сталкиваемся — иные приемы, иные масштабы и задачи. Значит, перед нами умный и многоопытный разведчик. Правда, есть и другой вариант — перед нами молодой выскочка, педант: он вычитал примеры из учебников, вспомнил, чему учили в академии или в училище, и наивно решил применить эти знания.

— Если принять эту вашу вторую легенду, то молодой педант вряд ли придумал бы возвращение с помощью захвата машины.

— Вот! Вот почему второй вариант отпадает. Ведь, в сущности, это же чертовски просто: захватить машину и прорваться к своим. При кажущемся, если мыслить шаблонно, наиболее опасном варианте появляется наибольшая вероятность успеха. И еще. Показателен состав группы. Старший — немец, но отлично владеющий русским. Это мозг. В случае провала группы согласно их же пропаганде на жизнь он рассчитывать не может — будет верен до конца. Но ради спасения может пожертвовать остальными: они чужие, низшие, для гитлеровцев ничего не стоят. А двое других? Русский — предатель и знает себе цену. На той стороне связан детьми. Словом, зажат со всех сторон. По расчетам нашего противника, он обязан драться до конца при всех случаях жизни. Но русского легко и перевербовать: я уверен, что этот противник отлично понимает, что на какое-то время кого-то из советских людей можно обмануть, даже запугать, но патриотизм есть патриотизм. Рано или поздно он проснется. Допустим, что он проснулся (а он и в самом деле проснулся, именно русский не оказывал сопротивления), и его перевербовали. Он возвратится и даст ложную информацию. А методы их допросов известны… Расколется, если виноват. А не виноват и умрет под пытками — невелика потеря. Он чужак. Остается прибалт. Мне кажется, что он включен в группу как невольный контролер. Если попадутся или погибнут первых двое, прибалту будет особенно трудно. И среди наших войск, и среди немецких он сразу же выдаст себя своим акцентом, но среди наших войск он шпион и предатель. Следовательно, ему нужно пробиться к немцам любой ценой. Он и дрался до конца. Как видите, психологическая обоснованность группы, в рамках их мышления, великолепна.

— Но ведь все это мысли нашего противника на случай провала группы. А ведь он надеялся на успех.

— Правильно! Но какой успех?! Недельный! А этот успех обеспечивался тривиальной связью — собакой! И дымами. А в течение недели-двух трое умных разведчиков, да еще после только что прошедшего наступления противника, когда все в брожении и движении, а средства охраны тыла распылены, в этих условиях всегда продержатся и соберут уйму сведений. А уж погибнут они или не погибнут при возвращении, не так уж и важно. Сведения-то они передадут.

— Вы меня убедили, что противник наш умен и старыми способами пользуется разумно. А как радовская сигналистка?

— Еще не знаю… Но, рассуждая по логике нашего противника можно ожидать, что скорее всего она не одна.

— Почему?

— А вот смотрите. Она живет с дочерью. Вам ли говорить, как мать дорожит дочерью. И если она согласилась на предательство, тому нужны очень веские основания.

— Заставили… ценой жизни той же дочери.

— Верно. Но заставить можно, когда она во власти противника. Сейчас его нет. А она действует. Почему? Ведь по логике, такой женщине нужно сделать немногое — немедленно податься куда-нибудь в сторону и затеряться, спасти себя и дочь: пусть попробуют найти ее среди наших миллионов немецкие контрразведчики. А она остается на месте. Ну, допустим, она нерешительна, боится сдвинуться с места и прочее. Но не выполнять задание она ведь может? Просто не выполнять, и все.

— Может быть, она боится, что вернутся немцы, и тогда…

— Если они начнут возвращаться, она всегда может уйти с нашими. Да и не окончательная же она дура — дуру на такое дело не оставят, она же видит, что берет-то наша. Значит, кто-то ее контролирует, и она знает об этом контроле. Знает настолько, что рискует даже дочерью. Ну, это по нашей части…

— А по нашей? — спросил Лебедев.

— По вашей? Вам предстоит заслать еще пару-тройку групп. Так вот — предупредите ребят, что перед ними будет необычный противник. Не стандартный. Он наверняка придумает нечто такое, что по всегдашним нормам не делается.

— В том числе это необычное может коснуться и эсэсовцев.

— Уверен! Понимаете, они, в сущности, открыты. Наш противник понимает, что примерный район их сосредоточения нам известен — скрыть его трудно: техника есть техника плюс партизаны. Он прекрасно понимает, что поднять и передвинуть такую махину, как немецкая танковая дивизия, незаметно почти невозможно. А может потребоваться. А он умный. Значит, придумает нечто необычное. И еще. Мне кажется, что он разгадает наш финт с группой Матюхина. Наш почерк он, видимо, тоже знает и понимает, что, будь он на нашем месте, он бы не преминул под этот шумок заслать в тыл противника свою группу. Ситуация получилась отличная.

— Вы считаете, что группа Матюхина засечена?

— Еще не считаю. Понимаете, сегодня нашему противнику приходилось расследовать и оправдывать причины провала операции. Значит, подумать о Матюхине ему не было времени. Кроме того, предыдущую ночь он наверняка не спал. Мозг притуплен. Думаю, что утром он окончательно разберется — уже не для начальства, а для себя — в случившемся и подумает о Матюхине. Вот такие пироги. Ситуация серьезная. Противничек у нас на этот раз очень умный.

Они чокнулись, и Лебедев понял, что пришло время уходить. Он дожевал сухарик и поднялся.

Ночевали спокойно. На заре вдалеке опять прошла неторопливо машина и замолкла. Где-то далеко прокричал паровоз. Вот все, что слышали разведчики.

Но на свежую голову думалось легче, и Матюхин после завтрака принял решение.

— Сутоцкому и Шарафутдинову осторожно разведать лес на юго-запад. По-видимому, там проходит дорога. На карте ее нет, а машины ходят. Подчеркиваю особо — осторожненько. Грудинин занимает наблюдательный пункт на высоком дереве и ведет наблюдение через оптический прицел. Я займусь тем же чуть дальше. Сбор здесь через пять часов. Вещмешки оставить и замаскировать. Все ясно?

— Так точно, — лениво ответил Сутоцкий. — А если промахнемся? А, Андрей? Сигналов не будет?

«Черт, чего он все время придирается? — подумал Андрей, но отметил: — Сигнал сбора не помешал бы».