История похитителя тел - Энн Райс

Дэвиду не слишком удавались описания. Ему не хватало для этого терпения, особенно в молодости. Однако в его воспоминаниях явственно ощущалась тропическая жара, слышалось гудение мошкары. Трудно было представить, что такой человек способен наслаждаться комфортом Тальбот-мэнор или роскошью Обители Таламаски, а он теперь, похоже, к ним пристрастился.

Однако многим британским джентльменам приходилось стоять перед подобным выбором, и они поступали так, как требовали того их положение и возраст.

Что касается приключений в Бразилии, то о них, казалось, рассказывал кто-то совсем другой. Тот же строгий и точный подбор слов, та же жажда опасности... Однако обращение к сверхъестественному сыграло свою роль, и перед читателем представал гораздо более умный и мыслящий человек. Изменился даже его лексикон: в записках встречались трудные португальские и африканские слова, обозначающие концепции и физические чувства, которые Дэвид затруднялся описать по-другому.

Но суть заключалась в том, что после нескольких примитивных и устрашающих столкновений с бразильскими жрицами и духами глубокие телепатические способности мозга Дэвида получили свое развитие. И тело Дэвида превратилось всего лишь в орудие его экстрасенсорной силы, позволив ему тем самым впоследствии стать незаурядным ученым и исследователем.

В бразильских мемуарах содержалось множество бытовых описаний. Речь шла о маленьких деревянных сельских молельнях, где собирались приверженцы кандомбле и зажигали свечи перед гипсовыми статуями католических святых и богов кандомбле. Рассказывалось о барабанном бое и танцах, о непременно случавшихся состояниях транса, когда те или иные участники церемонии, сами того не сознавая, становились носителями духов и на длительные промежутки времени обретали свойства того или иного бога, а после ничего не могли вспомнить.

Но теперь все внимание уделялось невидимому – восприятию внутренней силы и борьбе с силами внешними. Юный искатель приключений, пытавшийся обрести истину в чисто материальных вещах – в запахе зверя, на тропах джунглей, в щелчке курка, в падении жертвы, – бесследно исчез.

Дэвид покидал Рио-де-Жанейро другим человеком. Хотя его повествование впоследствии было сжато, отшлифовано и, несомненно, отредактировано, значительную его часть составляли записи дневника, сделанные по горячим следам событий. Вне всякого сомнения, он тогда оказался на грани безумия. Куда бы он ни взглянул, повсюду видел не улицы, не дома и не людей, а лишь духов и богов, он ощущал исходящие от окружающих невидимые силы и внутреннее сопротивление им со стороны людей – как сознательное, так и подсознательное. Да, если бы он не отправился в джунгли Амазонки, не заставил бы себя вновь стать британским охотником, он мог навеки утратить связь со своим прежним миром.

Долгие месяцы он, загорелый, похудевший, бродил по улицам Рио в одной рубашке и грязных штанах в поисках высшего духовного опыта, отказываясь от любых контактов с соотечественниками, несмотря на все их настойчивые попытки наладить с ним отношения. И в конце концов он вновь надел свое хаки, взял длинные ружья, обзавелся лучшим британским снаряжением и провиантом и отправился в поход за исцелением. Он подстрелил пятнистого ягуара и собственным ножом освежевал и выпотрошил зверя.

Тело и душа!

Меня уже не удивляло, что за все прошедшие годы он ни разу не вернулся в Рио-де-Жанейро. Соверши он это путешествие вновь, и, возможно, он остался бы там навсегда

Однако жизнь адепта кандомбле едва ли могла его удовлетворить. Герои ищут приключений, но сами по себе приключения не способны поглотить их целиком.

Когда я узнал об этих событиях, моя любовь к нему возросла поистине неизмеримо, и как же мне было грустно сознавать, что вся его жизнь с тех пор была отдана Таламаске. Орден того не стоил, точнее, он не в силах был сделать Дэвида счастливым, хотя сам Дэвид упорно настаивал на том, что нуждается в нем. Это утверждение представлялось мне величайшей ошибкой.

И, конечно, чем лучше я его узнавал, тем больше мне его не хватало. Я вновь вспомнил о своей темной сверхъестественной юности, когда одного за другим создавал себе спутников, которые спутниками мне быть не могли: Габриэль никогда не нуждалась во мне, Никола сошел с ума, Луи так и не смог простить меня за то, что я заманил его в царство бессмертных, хотя он сам этого хотел.

Исключение составляла только Клодия – моя отважная маленькая Клодия, охотница за случайными жертвами, – вампир, совершенный во всех отношениях. Именно пленительная сила Клодии заставила ее в конце концов восстать против своего создателя. Да, только она одна, как теперь говорят, пошла в меня. Может быть, по этой причине и преследует меня ее призрак.

Конечно, между тем, что произошло тогда, и моей нынешней любовью к Дэвиду существует какая-то связь! Только я раньше ее не видел. Как я любил его – и какую пустоту ощущал после предательства Клодии и расставания с ней.

Эти рукописи позволили мне ясно понять и кое-что еще: Дэвид был именно тем человеком, который способен отказаться от Темного Дара.

Он действительно не ведал страха. Смерть ему не нравилась, но он ее не боялся. Никогда не боялся.

Однако я прибыл в Париж не только для того, чтобы прочесть его мемуары. Передо мной стояла другая цель. Я отказался от благословенного и безвременного уединения в отеле и начал бродить по городу – никуда не торопясь и ни от кого не скрываясь.

На Рю-Мадлен я купил себе великолепную одежду, включая темно-синее двубортное кашемировое пальто. Затем отправился на левый берег Сены, где провел несколько часов в нарядных и приветливых кафе, вспоминая рассказ Дэвида о Боге и дьяволе и гадая, что же, черт возьми, он видел на самом деле. Конечно, Париж вполне подходящее место для Бога и дьявола, но...

Некоторое время я провел в метро, внимательно разглядывая его пассажиров и пытаясь определить, чем же все-таки парижане отличаются от всех остальных людей в мире. Настороженностью? Энергичностью? Или тем, что они избегают встречаться взглядом с окружающими? Я никак не мог определить. Но они в корне отличались от американцев – доказательства этого я видел повсюду, – и я пришел к выводу, что понимаю их. И что они мне нравятся.

Тот факт, что Париж превратился в необыкновенно богатый город, где дорогие шубы, драгоценности и бесчисленные бутики встречались на каждом шагу, привел меня в изумление. Он выглядел богаче даже американских городов. В мое время он, наверное, тоже казался богатым: застекленные дверцы экипажей, дамы и господа в напудренных париках... Но бедняков можно было встретить повсюду, некоторые из них даже умирали прямо на улице... А теперь я видел вокруг себя только богатство и роскошь, и бывали моменты, когда разум мой отказывался верить в реальность существования этого города с его миллионами автомобилей и неисчислимым количеством каменных домов, отелей и шикарных особняков.

Конечно, я охотился. Я пил кровь.

На следующую ночь, едва опустились сумерки, я стоял на верхнем этаже центра Помпиду под таким же фиолетовым, как и в моем любимом Новом Орлеане, небом и наблюдал, как загораются огни большого города. Вдалеке я видел остроконечную Эйфелеву башню, пронзающую пространство над божественным мраком.

Ах, Париж, я знал, что непременно вернусь сюда, да, и очень скоро. Как-нибудь ночью я устрою себе убежище на Иль-Сен-Луи, который всегда любил. Пусть большие дома на авеню Фош идут к черту. Я найду дом, где когда-то мы с Габриэль совершили Обряд Тьмы, где мать вдохновила сына сделать ее своей дочерью, и смертная жизнь выпустила ее из своих рук, словно я схватил ее за запястье.

Я привезу с собой Луи – ведь он так любил этот город, пока не потерял Клодию. И теперь ему необходим стимул, чтобы снова полюбить Париж.

А пока я заглянул в Кафе де ла Пэ в большом отеле, где в тот трагический год правления Наполеона Третьего останавливались Луи и Клодия. Я долго сидел в одиночестве за нетронутым бокалом вина, вспоминая обо всем, что произошло, и заставляя себя относиться к этому спокойно: что сделано, то сделано и прошлого не вернуть.

Да, испытание в пустыне явно прибавило мне сил. И я был готов к любым неожиданностям...

... И наконец, незадолго до рассвета, когда меня охватила легкая меланхолия и грусть по разрушающимся зданиям конца восемнадцатого века, когда над полузамерзшей рекой навис туман, а я стоял, опершись о высокий каменный парапет почти у самого моста, ведущего на Иль-де-ля-Сите, я увидел того, кого ждал.

Сначала пришло уже знакомое ощущение, на этот раз я узнал его сразу и постарался изучить более внимательно: легкая потеря ориентации, при которой я, однако, полностью сохранял контроль над собой; мягкая восхитительная вибрация; наконец, жесточайшее напряжение во всем теле, до самых кончиков пальцев. Все повторилось. Да, как будто мое тело, сохраняя пропорции, уменьшалось в размерах, и меня вытесняли из этой сократившейся оболочки! И в тот самый момент, когда, казалось, оставаться внутри ее практически невозможно, черт побери, в голове прояснилось и ощущение исчезло.