Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл - Михаил Казовский

Тот взглянул презрительно:

- Ты дурак, Иване. Даже если б я прогнал Осмомысла, то не подпустил бы тебя близко к Галичу, посадил бы там своего наследника. Перемышль и Звенигород по тебе, но не Галич… Убирайся вон. Мне сегодня тошно. А с тобой вообще головная боль. Скройся с глаз моих. И скажи спасибо, что живым отпускаю и невредимым.

Ростиславов сын задрожал от гнева:

- Наконец-то я услышал от тебя правду… Всё и объяснилось… всё твоё ко мне отношение… Между тем ты не именитей меня. Мы с тобой на равных. А с такими, как я, лучше не браниться. Друг я верный, а противник безжалостный. Вспомни Володимерку. Следующий - ты! - И, крутнувшись на пятках своих сапог, уходя, показал великому князю спину, что считалось тогда страшным оскорблением.

Проводив его взглядом, Изяслав прокашлял: - Скатертью дорога… От тебя только неприятности… Я от них устал…

2

Ярослав получил от тестя длинное письмо, привезённое с нарочным. Юрий поздравлял молодого князя с выигранной кампанией и возвратом Перемышля. О своих делах рассказывал так:

«Сожалею, сыне, что не смог я навалиться на Киев этим летом. А причиной тому - распри между Святославами - Ольговичем и Всеволодовичем. И мои сыновья - Глеб с Андрейкой тоже не в ладу, надо замирять. А когда у твоих сторонников пересуды да дрязги, тут не до войны. Но отчаиваться рано: верую, что ещё возблагодарю Небесного Отца за Его ко мне милость, стоя во храме Святой Софии Киевской. Помолись и ты за успех моих начинаний.

Может, и рассердишься, но скрывать не стану: принял я у себя прежнего твоего недруга и соперника Ваньку по прозвищу Берладник. Он расстался с Изяславкой, надерзил ему на прощание и покинул Киев. Покружился с месяц при дворе Святослава Ольговича в Новгороде-Северском, а затем оказался в Суздале. Обещал вести себя смирно, на твои уделы рот не разевать и помочь всемерно, не жалея живота своего, в притязаниях моих на великокняжеский стол. Я по-христиански его простил и приветил. С миру по нитке - голому рубаха, хочет мне помочь - возражать не стану. А начнёт озорничать, своевольничать - и прогнать недолго. Под моим присмотром опасаться его не след».

И заканчивалось послание неизменным отеческим благословением - зятю, дочери и любимым внукам, пожеланием всем долгих лет жизни, благоденствия и счастья. А внизу виднелся оттиск княжеской печати (ведь писал грамоты писец, брать гусиное перо князь считал ниже своего Достоинства и всего лишь «прикладывал ручку» - то есть Печатку).

С тем же нарочным Осмомысл отправил ему ответ. Поблагодарив Долгорукого за родственную заботу и посожалев, что поход на Киев расстроился, перешёл к упрёкам - мягким, но определённым:

«Отче, отче! Ты пошто поверил Ваньке Берладнику? Это ж змей подколодный, каин, иуда. Я виню его в смерти батюшки. И зело кручинюсь, что тогда по глупости и в расстроенных чувствах дал ему уйти, не прибил на месте. Прогони ж его! Пусть уходит к себе в Берлад иль куда подале. Или выдай мне. Мы уж тут Ростиславово чадо приветим по-свойски, десять шкур спустив. Чтобы жизнь мёдом не казалась!

Между прочим, во моём во дворце приютили мы дочь Иванову, незаконнорождённую Янину (Иоанну), бо дитя за родителя отвечать не смеет. Девочка смышлёная, хоть и бука. И отца ненавидит люто, обвиняя его в жестокосердии, по причине которого и была убита ея родительница, Людмилка. Можешь передать се Берладнику. Чтоб ему провалиться, вору, в преисподнюю!»

А в конце письма шли поклоны от Ольги Юрьевны, Фроси и Володи, «многие лета» и другие добрые, сердечные пожелания.

Ясно, что всего в пергаменте не изложишь, да и на словах не всегда поделишься - даже с близкими тебе, сочувствующими людьми. Угнетало же молодого галицкого правителя многое.

Первое - бояре. Заявились к нему с просьбой восстановить упразднённое Владимиркой вече. Больше остальных разорялся Феодор Вонифатьич - сын убитого князем девять лет назад Вонифатия Андреича. Говорил, что предки были нас не глупее, и собрание лучших галицких людей выйдет всем на пользу, а особенно Ярославу, ибо страсти, выплеснутые на сходе, много безопаснее сохранённых в душе тайно. Осмомысл обещал подумать. Он боялся усиления власти бояр. Знал, что в Великом Новгороде те вообще помыкают князем, вече может его сместить. Но, с другой стороны, ясно понимал: лучше так, чем перевороты и заговоры. Колебался, взвешивал, ни на что в конце концов не решаясь.

Во-вторых, удручали дела на юге княжества. Там шалили половецкие племена, возглавляемые ханом Чугаем. Не встречая на пути никаких серьёзных преград, поднимадцсь по Днестру всё выше и выше, контролируя даже такие важные крепости, как Ушица и Коломыя. Грабили купцов, воровали скот. Появились даже первые беженцы. А война с Изяславом отвлекла силы, не дала возможности дать достойный отпор степнякам. Положение было скверным.

В-третьих, начались неурядицы в семье. После рождения дочери Ольга Юрьевна располнела ещё сильнее, не влезала ни в один из прежних нарядов и страдала одышкой. Это отрицательно повлияло на характер княгини: вздорность, мнительность, подозрительность, ущемлённое самолюбие, кое-как подавляемые ею вначале, - неожиданно вылезли наружу, расцвели пышным цветом. Женщина превратилась в фурию. Всем и вся она была недовольна, била слуг, упрекала мужа, что теперь от него ласки не дождёшься. Ревновала дико. И закатывала скандалы по малейшему поводу.

- Значит, это Ульянка Олексовна? - спрашивала у князя нервно.

- Что - Ульянка Олексовна?

- Та, с которою ты живёшь скрытно?

- Да с чего ты взяла, родная? - удивлялся он.

- Отпираться глупо. Я своими очами зрела. При словах: «Христос воскресе!» - «Воистину воскресе!» - ты облобызал ея трижды не в ланиты, но устами в уста.

- Да Господь с тобою! Не было такого.

- Было, было. И она зарделась почище красна солнышка. Мне ль не понимать: просто так сего не случается.

- Вот ещё придумала! Дочери Олексы Прокудьича нет ещё пятнадцати!

- Тем греховнее, что ты ея соблазняешь.

- Матушка, окстись! Я невинен перед тобою, аки агнец Божий.

- Не лукавь, голубчик. На твоём месте каждый бы польстился на ея красоту, гибкость стана да лебяжью выю! Я-то сделалась вон какая. Толстая, противная, старая. И тебя потянуло к этой паве.

- Хочешь, поклянусь Христом Богом, что и в мыслях не держал?

- О, не поминай имя Господа всуе. Да ещё по такому поводу. Он тебя покарает, покарает, я знаю! - И плакала.

Неизвестно, чем бы кончились эти постоянные стычки, если бы не новая беременность у княгини. Как и раньше в такое время, дочка Долгорукого становилась мягче, умиротворённее, посещала храм, жертвовала средства на монастыри. И теперь тоже загорелась мыслью основать при женской обители Варвары Великомученицы школу для девочек из богатых семей. Муж не возражал, даже обещал присутствовать на открытии. Он задумался только об одном: верно ли жена предлагает - вместе с первым набором взять и Янку с Настей. Обе подружились, за обеими присматривала Арепа, и владыка Галича не был уверен, надо ли столь круто изменять их быт - ведь занятия в школе требовали, чтобы ученицы жили в монастыре. Но княгиня настаивала: дескать, это станет хорошим примером для боярских семей, кто пока боится расставаться с дочками, - коли сам Осмомысл посылает воспитанниц, находящихся под его опекой! Чтоб не нарушать хрупкого спокойствия, воцарившегося в семье, Ярослав согласился. И пошёл лично сообщить о своём решении.

При его появлении девочки и нянька низко поклонились, а когда услышали о его высочайшей воле, сильно испугались. Старая половчанка сразу стала выть:

- Ой, да за что ж такая немилость, для чего ты нас разлучаешь, разрываешь сердце, в чём мы провинились, чем не угодили?

- Дура, замолчи! - рассердился князь. - Никакой немилости и в помине нет. А наоборот: в этой школе соберутся лучшие болярышни города, их обучат многим языкам, разбираться в древней истории и в священных книгах, шить да вышивать, управляться с домом. И любой жених впоследствии будет считать за честь взять себе такую образованную невесту. Так заведено в Киеве, и в латинских странах Иеропии, и в Царе-граде. Мы не хуже.

- Понимаю, батюшка, - утирала слёзы старуха, - но душа-то болит. Как я без нея, как она без меня? Да и к Яночке тоже прикипела…

- Не беда, привыкнете. По воскресным дням можно приходить в гости… А тебе, Арепа, я придумал новую обязанность: станешь обучать княжича и княжну половецкому языку, сказки им рассказывать, песни ваши петь. Тоже не без пользы.

Та благодарила, целовала своему господину руку, но по-прежнему не могла сдержать вздохов. А девицы отнеслись к новости по-разному. Дочь Берладника, круглолицая десятилетняя коротышка, с голубыми глазами-омутами, безразлично моргала, стоя истуканом. Но зато внучка Чарга - радостно, с улыбкой. Ей исполнилось тоже десять, и она походила на прекрасный лесной цветок - нежный, благоухающий, выросший без помощи садовника и поэтому не тепличный, а жизнестойкий. Чёрные глаза весело горели на продолговатом смуглом лице. В первое мгновение стала утешать пожилую наставницу, обнимала, гладила, а потом обратилась к князю - просто, без смущения, как к хорошему другу: