Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон

И тогда он решил вернуться на то самое место и восстановить цепь событий, начиная не от Либора — он не хотел вовлекать его в свои проблемы, — а от ворот Риджентс-парка. За прошедшие недели похолодало, и он не мог одеться так же легко, как той ночью. В пальто он выглядел массивнее, что уменьшало вероятность его узнавания бандиткой — про себя он именовал ее Джудит, — если та вдруг объявится там одновременно с ним.

Имя Джудит — Юдифь — он дал ей, вспомнив историю с канадским агентом, который грозился отпилить голову студенту-еврею, и проведя аналогию с Юдифью, обезглавившей Олоферна. Правда, в библейском случае еврейка расправилась с неевреем, а не наоборот, но для аналогии был важнее сам дух нетерпимости и насилия, столь характерный для ближневосточных конфликтов. Там, где жил Треслав — условно назовем это Хэмпстедом, — даже злейшие враги все же оставляли на плечах голову друг друга.

Мобильник и кредитки он с собой не взял, сочтя за благо перестраховаться.

Так в чем же была его цель: подставиться под новое нападение? Давай, Джудит, покажи себя во всей злодейской красе (но теперь он будет не такой легкой добычей, предупрежденный и, значит, вооруженный). Надеялся ли он на новое нападение или просто хотел посмотреть в глаза этой антисемитке, а там будь что будет?

Ни то ни другое — а может, и все вместе в процессе «собственного расследования».

Одновременно где-то в глубине его помраченного сознания вызревало решение задержать преступницу, как только она объявится, чтобы затем передать ее властям.

Он ухватился за решетку парковых ворот, вдыхая запах осенней листвы. Он не мог усилием воли вызвать у себя то безмятежно-ностальгическое настроение, в котором он пребывал, стоя здесь же двумя неделями ранее. Да и был ли он так уж безмятежен? Может статься, он уже тогда подсознательно искал неприятностей?

Он вспомнил споры между Финклером и Либором, в которых сам он выступал лишь статистом, и всегда завидовал той увлеченности, с какой они обсуждали очередной финклерский вопрос, перебивая друг друга дежурным «пошло-поехало», словно взаимное недоверие было намертво врезано в сознание финклеров, как название приморского курорта, врезанное в нависающую над ним скалу, — примерно так же бывает и со взаимной любовью. В ходе спора оба разгорячились, и на Треславе мог остаться их запах, который, в свою очередь, мог потом уловить кто-то посторонний. Он подумал, что, пожалуй, стоило сперва заглянуть к Либору и выпить с ним по бокалу вина. Как можно в точности смоделировать события того вечера, если не начать с Либора?

Он вернулся от парка к дому Либора и нажал кнопку звонка. Никто не ответил. Либор куда-то ушел, — возможно, ему опять устроили свидание и теперь он вынужден беседовать о знаках зодиака с девицей, слишком юной, чтобы слышать о Джейн Расселл. Или он сейчас лежит у себя в квартире перед «бехштейном» рядом с пустым флаконом из-под снотворного и с петлей из рояльной струны вокруг шеи — именно так лежал бы Треслав, если бы Малки была его женой и оставила его в одиночестве на этом свете.

В голове всплыл тот экспромт Шуберта, и глаза его наполнились слезами. Почему отец не позволил ему учиться музыке? Что он боялся обнаружить в своем сыне? Болезненность восприятия? Выражение из лексикона Финклера. Ну и что такого неладного с этим восприятием?

Настороженным шагом он проследовал мимо опасностей (духовных и вполне материальных) Дома вещания и обогнул Нэшеву церковь. Он не мог в точности восстановить маршрут, каким следовал в ночь нападения, но помнил, что какое-то время проторчал перед лавками на Райдинг-Хаус-стрит, где прежде находилось и заведение его отца. Он прошел дальше по этой улице, а затем перешел на параллельную Мортимер-стрит и двинулся в обратном направлении, к магазину Гивье. Чтобы приблизиться к нему с правильной стороны — как в прошлый раз, — ему пришлось пройти еще немного до Риджент-стрит и потом вернуться. При этом он внимательнее, чем обычно, всматривался в тени у подъездов. Он также постарался выглядеть особенно уязвимым, хотя случайно встреченный знакомый вряд ли заметил бы какие-нибудь изменения в его обычной походке или же его повышенную, против обычной, нервозность.

Улицы были оживленны примерно в той же степени, что и двумя неделями ранее. Та же парикмахерская и тот же китайский ресторан были еще открыты; тот же газетчик выкладывал на прилавок свежие номера. Если не считать теперешней прохлады, эти две ночи были идентичными. Треслав затаил дыхание, приближаясь к витрине «Ж. П. Гивье и К°». Он понимал, что это глупо. У женщины, напавшей на него в тот раз, наверняка были дела поважнее, чем дожидаться в засаде его возможного возвращения. Да и зачем? Она и так уже забрала все его ценные вещи.

Но если тогда ее поведение было необъяснимым, почему бы ей сейчас не совершить еще один необъяснимый поступок? Вдруг она пожалела о содеянном и собиралась вернуть его вещи? С другой стороны, грабеж мог быть лишь первой пробой перед тем, что она заготовила для него в дальнейшем — нож в сердце? пулю в голову? бензопилой по горлу? Расплата за воображаемое зло, которое он ей якобы причинил. Или расплата за реальное зло, причиненное Финклером, с которым она его спутала.

Последний вариант казался воистину ужасным — и не потому, что его приняли за Сэма Финклера (хотя это само по себе уже было оскорбительным), а потому, что он должен по ошибке нести ответственность за какие-то гнусные деяния Финклера. С этого Финклера станется обидеть женщину и довести ее до безумной ярости. Он представил себя умирающим вместо Финклера, беспомощно распростертым на асфальте, — умирающим за преступления, которые сам он никогда и ни за что бы не совершил. «Какая горькая ирония судьбы!» — подумал он, ощущая предательскую слабость в коленках. Подобный горько-иронический финал его жизни не был для Треслава абстрактным предположением: он отчетливо предвидел его, как предвидел внезапно возникающие перед ним поваленные столбы и деревья.

И вот ему уже виделось его собственное тело, распростертое на улице Каракаса — или Буэнос-Айреса, или Фонтене-су-Буа, или Торонто, — и пинки неравнодушных прохожих, обзывающих его «еврейской собакой».

Он стоял перед витриной Гивье, любуясь инструментами в футлярах и новым набором канифолей, похожих на шоколадки в красивых обертках, — этого набора здесь не было во время его прошлого визита. И вдруг на плечо ему опустилась рука.

— Джудит! — вскричал он, мгновенно холодея от ужаса.

Глава 4

Примерно в то же самое время (плюс-минус полчаса) в ресторане, расположенном неподалеку (от силы четверть мили), сыновья Треслава отплачивали счет за ужин. Оба были со своими матерями. Это была уже не первая встреча двух женщин, хотя они не знали о существовании друг друга в ту пору, когда были беременны соответственно Ральфом и Альфом, а также в первые несколько лет после их рождения.

Треслав не был Финклером. Он не мог одновременно любить двух и более женщин; каждая влюбленность поглощала его целиком. Но он всякий раз заранее чувствовал, когда женщина была готова его бросить, и по возможности не мешкал с очередной всепоглощающей влюбленностью. Как следствие, иногда промежуток между его старой и новой влюбленностями бывал очень кратким. Он принципиально не сообщал об этом ни прежней, ни новой возлюбленной, полагая, что у женщин и так много поводов для расстройства, и не желая расстраивать их еще больше. В этом он также видел разницу между собой и Финклером, который не считал нужным скрывать от жены своих любовниц. Треслав завидовал Финклеру из-за его любовниц, но признавал, что сам он не мог бы их нормально содержать. Он не смог бы нормально содержать и жену, довольствуясь материально независимыми «подругами». Но при этом он соблюдал правила приличия, не знакомя своих подруг между собой.

Из тех же соображений он никогда не свел бы вместе своих сыновей, если бы однажды не перепутал день, который он имел право провести с Родольфо (Треслав не одобрял английских сокращений их имен), с днем, предназначенным для Альфредо. Мальчикам было шесть и семь лет, хотя Треслав не всегда мог вспомнить, которому из двоих сколько именно, — для этого он слишком редко с ними виделся, а когда никого из них не было рядом, они сливались в его сознании. Да и так ли это важно? Он одинаково любил обоих, а спутанные порой имена и возраст свидетельствовали лишь о том, что он в своей любви не отдавал предпочтения тому или другому.

Мальчики удивились, в первый раз встретившись у отца, но им пришлась по душе идея играть с кем-то приблизительно своего возраста, нежели пинать мячик в пустынном парке с Треславом, который быстро уставал от детских игр, вечно смотрел куда-то в сторону, а когда вспоминал о присутствии сыновей, начинал задавать слишком много вопросов о здоровье их мам. Так что Альф и Ральф попросили отца и впредь встречаться с ними обоими одновременно.