С нами бот - Евгений Лукин

Странно, однако о моём недавнем разводе – нигде ни слова. Как и о женитьбе. Впрочем, понятно: всё было проделано настолько тихо, что даже в прессу не просочилось.

Зато местный корреспондент московской «толстушки» откуда-то пронюхал, что я ботовладелец. Заметка глупая. Да и заголовок буквально содран с забора: «Слава боту!»

«Провинциальные новости» немедленно отозвались ехидной статьёй «Озабоченные», где, во-первых, опровергли слух о моём ботстве, во-вторых, особо подчеркнули, что, стоит появиться хорошему человеку, как тут же ползут сплетни, будто он бот, а в-третьих, с удовлетворением известили публику об иске, поданном фирмой «AUTO-700» против неполиткорректной столичной газеты. Скорее всего придётся той раскошелиться на сумму со многими нулями – за моральный ущерб и попытку подрыва деловой репутации. Не они первые.

Напоследок я спросил адвоката, как мне себя вести.

Он сказал, что лучше всего никак.

Стало быть, всё это время я вёл себя правильно.

Стоило ему уйти, возникло странное ощущение. Померещилось вдруг, что автопилот не отключён. Нет, я не о динамике с артикулятором – оба молчат. И вообще не об изъятой машинерии.

Хотел прислушаться к себе повнимательней, но тут принесли переданный по просьбе узника словарь. Бесценную мою скудельницу вымерших речений. Огладил заклеенный тряпочкой корешок, вдохнул лёгкий аромат тления, открыл.

Фигуралы – осуждённые к сожжению на костре.

Шофферы – разбойники во время первой революции.

Скудельница – общая могила во время сильного мора или по какому-либо несчастному случаю.

И ощущение возникло вновь. Я оглядел стены своей одиночки. Что, собственно, изменилось, кроме непрозрачного фона? Был бледно-сиреневый, стал грязновато-бежевый. Отгородился от мира, сижу читаю. Иногда, правда, требуется личное присутствие. ПОДЬ СЮДЫ. Только уже не в письменной, а в устной форме. Иду, отвечаю, не думая, что попало, возвращаюсь в изолятор, продолжаю читать.

А вокруг всё идёт своим чередом. Как прежде, без моего участия. Кипят страсти, кто-то проплачивает манифестации в мою защиту, кто-то оказывает давление на следствие, роет землю Славик Скоба, потирает ладошки адвокат, еле слышно стрекочут клавиатуры ноутбуков – это журналисты стремительно дискредитируют тех, кто посмел лишить меня свободы.

Я сижу на койке, выпрямив позвоночник и слепо уставив глаза в непрозрачный фон. Раскрытый словарь лежит у меня на коленях, а по спине бегут мурашки.

Вы слышите?

Это работает мой бот.

Он исправен. Его невозможно отключить. Разве что уничтожив все его составляющие, но это уже будет геноцид.

Не удалось вам меня разоружить, милостивые государи. Усилиями социума сотворён кумир. Леонид Игнатьевич Сиротин. Подвижник. Мученик. И горе тому, кто посягнёт на оный истукан! Иными словами, пропасть мне в любом случае не дадут. За несколько месяцев пребывания в «Мицелии» я, как выясняется, стал тем самым стержнем, выдерни который – и всё распадётся. Трудно даже представить, какое количество людей связало своё благополучие с очередным переделом собственности, затеянным нашей фирмой. Моей фирмой.

Это ещё надо осознать.

Следователь с каждой новой беседой становится всё задумчивее. Я уже обнаглел до того, что в любой момент, сославшись на усталость, могу прервать допрос, выставить непрозрачный фон в виде четырёх стен грязновато-бежевого оттенка и перебирать в своё удовольствие редчайшие словесные окаменелости.

Ихногномоника – искусство находить следы.

Арестограф – собиратель судебных приговоров.

Катапонтизм – смертная казнь чрез утопление.

Наконец одним прекрасным утром мне приносят помятый в аварии футляр (откуда взяли?), содержащий недостающие части автопилота.

– Вот, Леонид Игнатьевич, – вздыхает мой ихногномон. – Извините за беспокойство, всё выяснилось, вы свободны.

Он улыбается. Впервые. Видно, что безумно рад сбагрить это гиблое дело, уж не знаю, в чём оно состояло. Не удержавшись, добавляет интимно:

– Зря вы стирали записи, Леонид Игнатьевич. Просмотри мы их сразу, освободили бы в тот же день…

Интересно, кого ж они там такого углядели, что следствие сразу пришлось свернуть?

Сдержанно благодарю, однако доставать из футляра амуницию свою не спешу. Да и стоит ли её теперь вообще доставать?

Пусть отдохнёт.

На улице начало октября. Бабье лето. Возле проходной толпа человек в пятьдесят. Ждут меня. Самым оперативным оказывается представитель недружественной прессы.

– Как вы сами объясняете ваш внезапный арест и не менее внезапное освобождение?

Мои губы кривятся в усмешке.

– Изучайте протоколы ментовских мудрецов.

Одобрительный смех в толпе. Дружественная пресса стремительно записывает афоризм. Видимо, завтра же бабахнут во всю ширь газетной страницы.

Оказавшийся рядом Славик Скоба оттирает плечом бесстыжего журналюгу и сопровождает меня до машины. Там ко мне с визгом кидаются с двух сторон Герда и Ева. Трудно даже сказать, кто из них целует меня с большей страстью.

Я оборачиваюсь и расстроганно оглядываю толпу. Вот он, мой бот. Вот они, двуногие мои чипы, кнопочки, дистанционные пульты, на которые мне даже и нажимать не надо – сами всё сделают.

В группе сотрудников «Мицелия» замечаю искажённую восторгом тугую мордень в лилово-багряных прожилках. Здравствуйте, да это ж Цельной! Мой бывший сосед по палате. Он что, тоже у меня работает? Возможно, пришёл наниматься, был схвачен распознавалкой – и принят. А где в это время находился я? Не иначе, в бледной сирени.

Проклятие, а как же его зовут? Впрочем, не суть важно. Главное, чтобы он не забыл, как зовут меня.

Дома, поприветствовав лежачего тестя, прохожу в одну из ванных комнат, где кладу на стеклянную полку футляр с прицепными железячками.

Ну и зачем они мне теперь?

Поворачиваюсь к зеркалу, всматриваюсь. Здравствуй, Лёня Сиротин. Давненько не виделись. Хорошее у тебя лицо. Мне вообще нравятся живые лица. Это, знаешь ли, большая редкость по нашим временам. Усталые глаза, кривоватая усмешка. Насколько же ты, Лёня, приятнее своего близнеца, надменного ублюдка, что несколько месяцев восседал за твоим рабочим столом! Или за своим? Да, наверное, за своим…

Что нахмурился? А, понимаю! Смутило слово «ублюдок»… Правильно смутило. Это ведь чёрная неблагодарность с твоей стороны. Люди за карьеру душу продают, совесть вымаривают, а ты, дружок, уберёгся. Умудрился, как говаривал Михал Евграфыч, капитал приобрести и невинность соблюсти. А все грехи взял на себя автопилот.

Не собирался ты делать карьеру. Сама сделалась.

Мой взгляд невольно останавливается на футляре.

Спасибо, бот! Спасибо, братишка! Хорошо поработал, но теперь, боюсь, надобность в тебе отпала. Видишь ли, обществу нужен персонально я. Без посредников. Причём не важно, плох ли я, хорош, красноречив, косноязычен, законопослушен, криминален… Ты не поверишь, но без меня уже не обойтись. В этом вся суть.

Подобно Труадию Петровичу в золотые его времена я могу разглагольствовать о чём угодно, не задумываясь о последствиях. Всё прекрасно идёт само собой. Я достиг таких высот, что мне уже без разницы, с кем иметь дело: с Лерой ли, с шимпанзе ли… В любой момент я могу прервать утомительную болтовню и потребовать одиночества.

Социум, ты – бот! Упал – отжался! Тебе придётся привыкнуть к живому Лёне Сиротину, потому что куда ты, сука, денешься из колеи?

Кто же это меня раньше упрекал, что, дескать, со мной нельзя говорить по-человечески? Вы? Нет? Стало быть, вы? Тоже нет… Значит, почудилось.

Я решительно отправляю футляр в тумбу и снова поворачиваюсь к зеркалу. Открываю рот, выворачиваю губы. Ощупываю изнутри, нахожу крохотный бугорок, ухватываю ногтями…

Ну-ка…

Тяну. Больно. Ещё тяну. Ещё больнее.

Кажется, надорвал слизистую.

Ну да чёрт с ним, с артикулятором. Потом удалим. В любом из филиалов «AUTO-700».

– Лёня…

Дверь распахивается, на пороге Герда, радостная, возбуждённая. В следующий миг глаза её испуганно округляются.

– У тебя кровь на губах!

Криво, с наслаждением усмехаюсь. Хватит мне правильных политкорректных улыбок. Хватит безликости. Пора менять имидж.

– Это кровь брата моего, – мрачно изрекаю я.

Чуть не добавляю: «Близнеца».

Герда с лёту ловит иронию и понимает, что всё в порядке.

– Авеля? – язвительно уточняет она.

– Каина, – изрекаю я ещё мрачнее.

Она – хохочет.

Мгновение ока

Данная история могла произойти лишь на заре компьютерной эры. Точнее сказать, не могла не произойти.

Старший оперуполномоченный Мыльный отличался крайней любознательностью, однако тщательно скрывал от сослуживцев это своё весьма полезное для работы качество. Причина была проста: в босоногом детстве будущего опера дразнили Варварой – в честь незабвенной гражданки, якобы лишившейся на базаре носа, а ребяческие впечатления, как известно, наиболее глубоки и болезненны.