Клеймо на душе - Ольга Вадимовна Горовая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ярослав… Как почувствовал.
Но замерла. Нет, с ним она категорически не была готова разговаривать. Лучше проигнорирует вызов, завтра придумает, что сказать. Не сегодня. НЕ тогда, когда полчаса назад она занималась с Даном любовью. Не в тот момент, когда все внутри пульсировало от боли и обиды такой силы, что дышать было почти невыносимо, грудь «трещала» по швам.
Отложила телефон. Вызов шел еще секунд десять, будто суровый упрек ей, но, наконец, прекратился.
Надо нормально душ принять. А то скачет, как заяц, туда-сюда. Стянув через голову футболку, Юля уже забралась в душ, включив максимальный напор, когда телефон звякнул вновь, отозвавшись вибрацией часов.
«Завтра договорим, малая… А тату нереально красивое».
Жалко, она забыла подобрать бутылку с шампунем у двери, куда ту запустила в порыве злости. Сейчас бы снова метнула в стену, срывая ярость. Она этот лотос набила для себя, потому что знала: чиста и перед собой, и перед Богданом, что бы там этот придурок не думал, и каким бы вымыслам ни поверил. Юля никогда его не предавала. И как символ той самой новой жизни, которую решила начать, переступив через свою к нему любовь. Возрождение…
Говорят, роды — это всегда больно, и для матери, и для ребенка. Да и фениксу, наверное, гореть не особо в кайф. Вот и ей сейчас почти невыносимо. Но завтра… Завтра станет чуть легче, надеялась Юля. Завтра будет уже другая жизнь, без него, о чем бы там Богдан не думал с ней разговаривать.
* * *
— И почему именно сегодня тебя сомнения заели? Разве Юляша впервые сказала, что не изменяла тебе, и вас обоих подставили?
Михалыч не иронизировал и не поддевал. Он, как и обычно, совершенно серьезно и спокойно разбирал любую ситуацию, какой бы бред или душевную боль Дан на наставника не вываливал. Но этот спокойный тон зачастую травил душу сильнее упреков или обвинений родного отца. Потому что Михалыч заставлял его самого думать, анализировать, видеть и признавать, где Дан налажал. А видеть свои ошибки… Уффф! Это не то, что могло быть любимым занятием у кого угодно. Не у Дана, так точно. Но и он уже был достаточно разумным и взрослым, чтобы осознать: без признания просчетов их не исправить и не изменить.
«Почему?»
Хороший вопрос, и прав был Михалыч, не впервые Юля кидала ему в лицо эти упреки, как и слова о своей невиновности. Но ранее Дан словно не слышал. Или, точнее, он будто саму Юлю не видел, когда она об этом говорила. Ее глаза, черты лица, полные муки и обиды, упрека, как сегодня… В мозгу одна, словно выжженная на сетчатке, картинка, как она с другим обнимается, позволяя себя целовать… И фото, ролик, на которых…
Об этом вообще думать не хотелось. Сейчас тем более.
Появилась какая-то ехидная, немного злая мысль, что, набей Юлька себе этот лотос на спине раньше, можно было бы проще понять, она то была на фото или нет… Только на себя злился. Потому что истинны ее последние глухие слова, брошенные ему сквозь двери: «Ты и сейчас мне не веришь!».
Верил или нет?
Он не знал. Если честно, скорее ждал предательства подспудно, подсознательно. Дана никто и никогда не учил верить, тем более на слово. Собственно, вся его жизнь, если посмотреть со стороны, была уроком как раз обратного: верить никому нельзя. Ни матери, потрепавшей по щеке со словами «спи, солнышко, встретимся утром», и укатившей с любовником за границу той же ночью. С того времени он ее только по «скайпу» видел, да и то не чаще пары раз за год. Ни отцу, который не сдержал и единого обещания о совместном времяпрепровождении, пока Дан взрослел, всегда ставя работу во главу угла.
Давно пора забить на детские обиды и сомнения? Возможно.
Но разве та самая авария, что и свела его с Михалычем, не была предательством девушки, которой Дан тоже доверял? В тот раз ему Юля глаза и открыла, по итогу, хотя и до того и предупреждала постоянно. Ну и Генка нашел доказательства тогда, поддержав малую…
Правда, насчет самой Юли ему Генка тоже потом, спустя несколько лет, рассказывал, отводя глаза и искренне сопереживая вроде.
Б****!
Как понять? И кому уже верить, если вдруг приспичило: лучшему другу, с которым вырос со школы, отцу, который пусть ничего и не говорил конкретного, но давал понять многое, или Юле?..
Сегодня его просто разрывали сомнения и какое-то глубинное понимание своей вины в ее страданиях и муке, что из Юли лавиной выплескивалась этим вечером. Что, если тогда он выбрал не ту чашу весов? Не тем поверил?
Дан даже вообразить не мог, на какой фиг лучшему другу и партнеру нужно было бы его обманывать? Или зачем отцу надо было бы говорить, что «это весьма вероятно, хоть он и не станет ничего открыто заявлять»?..
Но если он сейчас допускает, что Юля сказала правду сегодня… МЛЯ! Что она все это время говорила правду и терпела его…
Упершись локтями в колени, он пробормотал ругательство сквозь зубы и придавил глаза основанием ладоней, стараясь игнорировать тот факт, что сам весь до сих пор ею пахнет, духами и самим запахом кожи Юли.
* * *
Михалыч не мешался и не давал пока никаких советов. Просто смотрел, как Богдан, похоже, и сам прекрасно справлялся с тем, чтобы себя же распять на кресте самоуничижения. Ему было искренне жаль парня, но тот должен был сам понять и осознать, что совершил ошибку. За прошедшие годы Михалыч изучил его достаточно, чтобы давно разобраться: Дан упрям, как осел (впрочем, теперь, когда он поближе познакомился с его отцом, стало ясно, от кого парень взял характер), и уж если что-то вбил себе в голову, вытащить это оттуда невозможно.
С одной стороны, это шикарно работало в бизнесе, потому что парень упорно шел вперед, поднимаясь после любого падения, и снова рвался в бой, не обращая внимания на потери. «Вижу цель — не замечаю препятствий» — это было про Дана.
Но с другой стороны, там, где дело переходило в личную плоскость… этот взрослый уже мужик мало чем отличался от ребенка… Или от барана, который упирался лбом в стену и бескомпромиссно пер вперед, пытаясь сдвинуть и твердыню. Пусть та и существовала
