Вечерняя звезда - Ларри Макмертри

— Как дела у Хорхе? — поинтересовалась Аврора. Пассией Пэтси в последние два года был довольно лихой архитектор-чилиец. Пэтси всегда умела завести себе какого-нибудь элегантного мужчину творческой профессии. Вот этой ее способности Аврора просто завидовала.

У Пэтси вытянулось лицо.

— Мы разошлись, — сказала она. — Сама не понимаю, как это я, зная всю эту архитекторскую братию, связалась еще с одним, да еще с латином! Но ведь связалась же! Но теперь все, довольно с меня архитекторов-латинов!

— Черт бы их побрал, — согласилась Аврора. — Теперь, я полагаю, он не будет приезжать поужинать у меня. А ведь был первый красавец в Хьюстоне! Потерпели бы еще годик-другой, пока я вообще не перестала бы устраивать эти ужины.

— Нет уж, спасибо, — запротестовала Пэтси, поглядывая на свои часики. Именно на эту тему ей меньше всего хотелось бы рассуждать. Последний ее роман явно не удался. Она встала, подошла к раковине, сполоснула чашку и повернулась к Рози, которая посматривала на Питера Дженнингса в просвет между ногами и продолжала свои упражнения.

— Вперед, Рози, — сказала Пэтси.

— Вперед, — отозвалась Рози. На этом ее слове щелкнул таймер — яйца были готовы.

— Только не забудь срезать верхушки, — сказала она Авроре. — Он и бесится оттого, что ты никак не можешь этого запомнить.

— Ничего-ничего, вполне вероятно, что я снова забуду. И не потому, что забуду, а потому, что не хочу помнить.

— Лучше срежь, а то сама знаешь, что будет, — предупредила Рози. — От этого он точно взорвется.

— Вы хотите сказать, что он сам не в состоянии разбить для себя яйцо? — с улыбкой спросила Пэтси. Жизнь в доме Авроры, как и прежде, несла на себе отпечаток девятнадцатого века. Какому-нибудь историку нужно было бы приехать сюда, пока все это не исчезло навеки.

— Да, такова отвратительная правда, — подтвердила Аврора, подлетая к плите, чтобы помешать ветчину на сковородке. — Генерал-полковник чересчур придирчив и не в состоянии разбивать яичную скорлупу. Для любой другой женщины этого было бы достаточно, чтобы стать феминисткой!

Пэтси рассмеялась:

— Аврора, если вы станете феминисткой, я выставлю свою кандидатуру на президентских выборах. Но если вы все же поедете к психиатру, обязательно расскажите ему об этом. Ему этого будет достаточно, чтобы растянуть курс лечения на год, если не больше.

— Я вернусь часика через полтора, — заверила Аврору Рози. Она чувствовала себя виноватой, уезжая теперь, когда в доме назревала очередная ссора. У нее было желание подняться наверх с яйцами и самой разбить их. Но с другой стороны, их тренер, строгая женщина, терпеть не могла опозданий.

— Все нормально, но ты выглядишь довольно смешно в этом костюме, — сказала Аврора, перемешивая кушанье. — Ты похожа на балерину, но не слишком. Пока, Пэтси, — прибавила она. — Ты не слишком помогла мне с моими вопросами о психоанализе.

— Ну, скажите мне фамилию психиатра, и я проверю, на что он способен, — предложила Пэтси.

— Брукнер, — повторила Аврора. — Узнай о нем, пожалуйста, поскорее, если сможешь. Нам с Гектором не терпится начать.

— Боже мой! — снова вздохнула Пэтси.

12

Пикап «хонда», принадлежавший Пэтси, был оборудован ремнями безопасности, которые обыкновенно используются в гоночных машинах, и дополнительно она установила защитные воздушные мешки. Застегнув ремни, Рози почувствовала себя чем-то вроде космонавта. Это чувство усиливалось — надо было знать, что такое Пэтси за рулем. Даже ее сын Тилман, который гонял по железной дороге вагоны для крупного рогатого скота с двенадцати лет и сейчас уже владел участком железной дороги неподалеку от Шейвпорта, не ездил на такой скорости, как Пэтси. В те дни, когда он не перевозил свои вагоны, он передвигался плавно и как бы без цели. Пэтси никогда не могла передвигаться плавно. И вот они уже летели, выпуская дым, по юго-западному шоссе в направлении Беллэра, где проходили их занятия аэробикой.

— Ты всю жизнь так гоняешь? — спросила Рози в тот момент, когда Пэтси проносилась мимо каравана в пять-шесть полуприцепов и обычных машин. В такие минуты мысли о воздушном мешке над головой весьма успокаивали — или почти успокаивали. И все же Рози не совсем доверяла воздушным подушкам. А вдруг эта подушка начнет душить тебя? Можно ли прокусить ее? А если прокусить нельзя, то как можно избежать удушья?

— Да не так уж и быстро я езжу. Эта машина намного меньше вашего с Авророй крейсера, и поэтому, когда идешь на восьмидесяти пяти, может показаться, что летишь на ста милях. Тем более есть воздушные подушки, так что можно не бояться, что мы погибнем даже при лобовом столкновении, — добавила она.

— Я просто спросила, — успокоила ее Рози. — Все знают, как быстро я всегда ездила.

— Если не скажешь Авроре, я могу сообщить тебе кое-что по секрету, — сказала Пэтси. — Секрет не ахти какой, но я все равно не хочу, чтобы Аврора узнала об этом — она как-нибудь использует это против меня.

— А в чем дело? Рози любила секреты, хотя чужие тайны могли быть обременительны. Она была хранительницей сотен секретов Пэтси, о которых не должна была сообщать Авроре, и тысячи секретов Авроры, о которых не должна была знать Пэтси. Рози была уверена, что настанет день и она забудет, чей именно какой-нибудь очередной секрет, и расскажет о нем именно той из них, от которой она и должна была его скрывать. А уж если такое случится, никто не станет с ней разговаривать, за исключением детей, которые и так разговаривали с ней только тогда, когда попадали в какую-нибудь неприятную историю. И все же ей не терпелось услышать этот секрет Пэтси.

— Когда я гоняю на машине, я не скриплю зубами, — сказала Пэтси. — Я скриплю, когда сплю, когда читаю, когда приходится иметь дело с матерью или с детьми, а вот на скорости выше семидесяти миль в час я зубами не скриплю. Как ты думаешь, почему?

Рози пожала плечами, хотя, будучи пристегнутой к сиденью гоночной машины, было бы довольно сложно пожать плечами так, чтобы это заметили.

— Ну, наверное, когда ты гоняешь на такой скорости, тебе не приходится отводить глаз от дороги, и наверное, в это время твои зубы понимают, что им пришло время передохнуть.

Пэтси свернула с шоссе, еще раз повернула к стоянке возле санатория, припарковалась, заглушила мотор и расстегнула пряжку ремня. Она взглянула на часы:

— У нас еще пять минут. Как там Томми?

Рози медленно отстегнула свой ремень. Все задавали ей одни и те же вопросы о Томми: генерал, Пэтси, несколько прежних подруг Эммы в Хьюстоне тоже задавали ей эти вопросы, когда ей случалось наткнуться на них. Она уже стала бояться этих вопросов, потому что не знала, что отвечать. Томми был в тюрьме. Он всегда как-то приковывал людей к себе, и трагедия, происшедшая с ним, не ослабила этого его чудодейственного влияния. Всем было интересно знать, как там Томми. А знать-то было нечего — или, по крайней мере, от нее узнать было ничего нельзя.

— К нему ходила Аврора, а я просто сидела в машине, — сказала Рози. — Тюрьмы всегда вызывают у меня нервозность. Мои дети даже и не дрались-то никогда — разве что пару раз на Новый год или еще когда-то. Я не могу в Хантсвилле. Просто не могу. Аврора входит внутрь, а я сижу в машине и чувствую себя трусихой и предательницей. Я тоже люблю Томми, мне нужно бы пойти к нему, но у меня такое чувство, что как только я окажусь за решеткой, меня стошнит.

— А мне иногда хочется взять и потрепать его, — призналась Пэтси, размышляя о Томми. — У меня какое-то непонятное ощущение, что если я просто потреплю его немного, он снова превратится в милого мальчишку, которым когда-то был. Конечно, я понимаю, что это глупо, но просто у меня вот такое ощущение. Словно он сидит там, в своей камере, и управляет всеми нами. Никто из нас по-настоящему не испытывает радости, пока он там, и он понимает это. Я думаю, ему приятно сознавать это. Да, я думаю, ему и не хочется, чтобы кто-нибудь из нас снова был счастлив. Вот за это мне хочется нашлепать его.

Пэтси однажды записалась на посещение Томми. Он ее фамилию вычеркнул, потому что она приносила ему книги; но ведь и Аврора приносила ему книги, а он ее не вычеркивал. Конечно, Аврора его бабушка, но тот факт, что Томми не хочет, чтобы Пэтси приезжала к нему в тюрьму, сильно ее огорчал. Она жила всегда с ощущением своей вины и знала, что любит Томми сильней, чем своего собственного сына Дэвида. У Томми голова была на месте. Или, по крайней мере, голова у него была такая, о которой Пэтси всегда мечталось — а вот у Дэйви такой не было. Когда умирала Эмми Хортон, она словно бы передала своих детей на воспитание Пэтси. Однако Аврора отвоевала их у нее. Конечно, было бы неправильно разлучать троих малышей, и Пэтси в общем-то не осуждала Аврору, которая, возможно, была столь же хорошей бабушкой, как любая другая женщина. И все же она корила себя за то, что не добилась права воспитывать Томми. В конце концов, ведь это именно ей он сказал свое первое в жизни слово в ту ночь, когда она сидела с ним вместо Эммы и Флэпа. То, что произошло, было неправильно, но, видимо, вся эта путаница так и останется в их жизни навсегда.