Стадный инстинкт в мирное время и на войне - Уилфред Троттер

значит умалять значение или достоинство более полно развитой силы. Способность к свободному общению между представителями одного вида значила очень много для эволюции и в будущем, несомненно, будет значить несравненно больше, и нельзя ее рассматривать иначе как главный элемент в формировании судьбы человека.

Некоторые особенности социальной привычки у человека

Степень индивидуального развития психики человека – фактор, который создал многие черты проявления его социальной привычки и в большой степени скрывает важное влияние, которое инстинкт оказывает на поведение и мышление человека и на общество.

Развитые умственные способности индивида, как мы уже видели, предоставляют широкую свободу реагирования на инстинктивные импульсы; хотя человек не меньше руководствуется инстинктами, чем более примитивные животные, проявления этого в его поведении очень разнообразны. Умственные способности, никоим образом не ограничивая импульсивную силу инстинкта, могут, предоставляя бесконечное число каналов, по которым свободно течет импульс, препятствовать достижению импульсом своего нормального объекта. У аскета побежден сексуальный инстинкт, у мученика – инстинкт самосохранения; но не потому что эти инстинкты уничтожены, а потому что сознание нашло для них новые каналы. Как можно было ожидать, гораздо более нестабильный стадный инстинкт еще больше подвержен такому отклонению и рассеянию, хотя и не теряет своей потенциальной импульсивной силы. Именно этот процесс позволил примитивной психологии игнорировать тот факт, что человек по-прежнему наделен наследием инстинкта и подвергается его влиянию. Умственные способности человека позволили ему процветать как виду и в огромной степени наращивать размер единицы, в которую включен индивид. Нацию, если понимать под этим термином любую организацию с совершенно независимым верховным правлением, следует рассматривать как самую маленькую единицу, в которой естественный отбор действует неограниченно. Между такими единицами существует свободная конкуренция, и конечным регулятором становится физическая сила. Поясним: разграничения между такими единицами в одном случае могут быть гораздо четче, чем в другом; и в первом случае применение силы гораздо вероятнее, а во втором к ней прибегнут только при крайней необходимости. Тенденция к увеличению социальной единицы наблюдается – с некоторыми отклонениями – на протяжении всей истории человечества. Этот процесс постоянно сдерживается нестабильностью более крупных единиц, но продолжается, так что его можно рассматривать в качестве фундаментальной биологической тенденции, существование которой следует учитывать, имея дело с человеческим обществом.

Стадный разум демонстрирует некоторые характеристики, которые проливают свет на феномен прогрессивного роста единиц. Стадное животное отличается от одиночного способностью особым образом осознавать наличие других существ. Индивид признает другого индивида своего стада частью сообщества, к которому принадлежит сам, так что второй индивид в некоторой степени идентифицируется с ним и становится частью его личности. Человек способен сопереживать другому и делить с ним радости и беды, как будто они – слабая тень его личных переживаний. Степень, в которой происходит такая ассимиляция интересов другого, зависит от степени взаимосвязи между ними. В человеческом обществе интерес человека к собратьям распространяется вокруг него концентрически, в соответствии с совокупностью отношений, которые в широком смысле можно назвать близостью. Центробежное ослабление интереса заметно, когда мы сравниваем чувства человека к ближнему с чувствами к кому-то дальнему. При прочих равных человек склонен больше сочувствовать родственнику, чем просто земляку, земляку больше, чем жителю того же графства, тому – больше, чем жителю остальной страны, англичанину – больше, чем европейцу, европейцу – больше, чем азиату, и так далее, пока не дойдет до пределов, за которыми теряется всякий интерес. Разумеется, распределение интереса не просто связано с географией, но модифицируется, например, профессиональной симпатией или особыми случаями взаимодействия, когда топографически далекие люди попадают в ближний круг. Основной принцип состоит в том, что степень симпатии к данному индивиду прямо зависит от объема их взаимоотношений. Способность принимать интересы другого как свои собственные, включать другого, по сути, в собственную личность, это то, что называют альтруизмом, а можно было бы с тем же успехом назвать экспансивным эгоизмом. Эта черта характерна для стадных животных и является нормальной и необходимой в развитии инстинктивного наследия.

Понимание альтруизма во многом затемнялось рассмотрением его чисто с человеческой точки зрения. Альтруизм воспринимался как нарушение якобы «непреложных» законов «природы с окровавленными зубами и когтями», как дар, полученный человеком от сверхчеловеческого источника, или как слабость, которую должна искоренить раса, желающая стать сильной, экспансивной и властной. Для биолога эти определения ложны, излишни и романтичны. Биологу известно, что альтруизм возникает только в среде, особо защищенной от безоговорочного влияния естественного отбора, что он – прямой результат инстинкта и является источником силы как источник единства.

В последнее время свобода передвижения и развитие ресурсов, предоставленных обучением, в громадной степени расширили общий объем взаимоотношений. Наряду с этим альтруизм все больше признается высшим моральным законом. Наметилась тенденция воспринимать эгоизм как критерий греха, а заботу о других – как критерий добродетели, и это затрагивает даже тех, кто по долгу профессии должен утверждать, что добро и зло нужно определять только в терминах произвольного, не заданного природой кодекса.

За бесчисленные века существования человека как социального животного природа намекала ему все прозрачнее, что альтруизм должен стать высшим положением его морального кодекса. Ее шепот никогда не привлекал серьезного внимания у обычных людей и даже у их пастырей и учителей. Послание доходило только до обостренных чувств моральных гениев, а истолкованное людям, встречалось с осуждением и насмешками, с преследованием и мучениями. Как очень часто происходило в человеческом обществе, одно проявление стадного инстинкта противостояло другому.

Поскольку взаимодействие всегда расширяет поле действия альтруизма, наступает момент, когда индивид способен на некоторое сочувствие, хоть и слабое, существам за пределами биологической единицы, в пределах которой работает примитивная функция альтруизма. Возможно, это расширение присуще только человеку. У таких существ, как пчелы, жестко ограниченные умственные способности индивида и тесно организованное общество объединяются, чтобы границы улья точно соответствовали крайнему пределу области, в которой действует альтруизм. Пчела, способная на сочувствие и понимание по отношению к собратьям из своего улья, черства и лишена понимания по отношению к любому существу извне. А вот человек, гораздо более способный к усвоению опыта, не смог сохранить сопереживание строго внутри единицы; да и ее границы имеют некую неопределенность, не свойственную низшим стадным животным.

Отсюда возникает чувство международной справедливости, смутное ощущение ответственности за дела всего человечества и как естественное последствие идеи и импульсы, которые мы называем «пацифизм».

Одним из наиболее естественных и очевидных последствий войны является ужесточение границ социальной единицы и ослабление смутных чувств международной симпатии, которые характерны для мира и широких взаимосвязей. Именно поэтому в настоящее время пацифизм и интернационализм считаются совершенно позорным