Концессия - Павел Далецкий

«Сумасшествие! — подумал У Чжао-чу, — а за все придется расплачиваться нам».

Лин Дун-фын коротко намечал план действий. Представители высокого человечества сидели подавленные. Никто больше не задавал вопросов, никто не спорил. Худой шанхаец Лин свалился, как судьба. Как можно незаметнее, они стали покидать помещение.

Лин Дун-фын вышел на улицу через час. Он чувствовал прилив энергии, которую испытывал всегда, принимаясь за большое дело. Потянул носом соленую свежесть вечера и пошел, не торопясь. Его интересовало одно советское предприятие: рабочая коммуна китаянок. Может быть, ему не следовало бы туда заглядывать, может быть, следовало бы соблюдать большую осторожность, но Лин вступил в тот период лет, когда имя человека произносится с уважением, когда мысли и поступки его полноценны, когда он может позволить себе роскошь свободных и опасных поступков.

Коммуна на Семеновской улице. Лин повернул во двор, прошел мимо торговцев чулками, гребешками, маленькими зеркальцами и дешевыми конфетами, миновал кухню харчевки, где варились супы из коровьих желудков и парились на деревянных решетках серые пампушки.

Грязная, вонючая лестница, мусор, плевки, следы ног, куски пищи. Взад и вперед снуют жильцы, обмениваясь репликами.

Лин тихо отворил дверь во втором этаже.

Два десятка китаянок, в черных куртках, в черных шароварах, кроили, шили, разговаривали. У них были блестящие черные волосы, узлы на затылке, чолки, старательно расчесанные на лбу, полные лица, тонкие губы и хорошие зубы. Они были веселы, работали и говорили.

Лин Дун-фын тихо вошел и осмотрелся. Но как он ни тихо вошел, на него оглянулись. На него смотрела молодая китаянка в юнгштурмовке и приземистый русский в кепке, вздернутой над курчавыми волосами.

«Несколько хуже, — подумал Лин, — но тем лучше».

Девушка в юнгштурмовке и русский стояли рядом с главой коммуны. Опытный глаз Лина по дородности и важности женщины сразу угадал хозяйку. Он пошел к ним, весело улыбаясь.

— Здравствуйте, — сказал он по-китайски и по-русски. — Я приехал посмотреть на образцовую женскую коммуну. Я из Хабаровска, корреспондент «Гуэнь Чжи-дунь»[12].

— Здорово! — протянул руку Троян, — мы за тем же... Русские и китайские писатели прилетели сюда, как пчелы в цветник.

— Очень хорошо, замечательно! — осмотрелся Лин.

Он испытывал в этой комнате чувство веселящей жестокости. Всех этих женщин нужно было обезглавить. А эту молодую, крепкозубую, огненноглазую...

Но он не додумал своей мысли, он спрашивал, отвечал, смотрел. Кое-что он набрасывал в блокнот, чтобы потом, в уединении комнаты и ночи, написать обстоятельную корреспонденцию.

— Трудовой коллектив «Красные цветы» родился на моих глазах, — говорила Хот Су-ин. — И если товарищ из «Гуэнь» не протестует, я буду рассказывать по-русски, потому что он по-русски понимает, а русский журналист по-китайски не понимает. Или пусть он сам поговорит с председательницей «Красных цветов».

Председательница «Красных цветов», с полными щеками, подступающими к глазам, ни слова не понимала из того, что говорила Хот Су-ин, но улыбалась и кивала головой.

— Я с удовольствием буду слушать по-русски, — сказал Лин.

Чтобы не мешать работающим, они прошли в соседнюю комнату с нарами в два этажа.

— Здесь живут двадцать пять освобожденных рабынь, — торжественно подняла Хот Су-ин свою руку, — двадцать пять освобожденных от власти отцов, мужей и купцов.

— Кто эти истинные счастливицы, — начал Лин, — как они пришли сюда, что сделали они со своими мужьями и детьми?

И опять Лин ощутил приступ веселой жестокости: женщина бросила мужа и ребенка! Хранительница семени! Что более противоестественно и чудовищно?

— В коммуне двадцать молодых, пять постарше. Большинство пришли сами. Вот эта, маленькая, тоненькая, сейчас она садится за крайнюю машину, пришла избитая, опухшая. Ей двадцать два года. С мужем прожила десять лет. Муж — совладелец мелочной лавочки на Пекинской — на-днях проигрался. Чтобы поправить дела, продал жену товарищу. Она не согласилась, тогда он ее избил, а когда и это не помогло, бросился на нее с ножом.

— Сейчас она довольна?

— Еще бы! Биографии у всех схожие. Китаянок во Владивостоке мало, домов терпимости нет, мужья делают выгодные дела. Если у мужчины есть жена, особенно если две, он устраивает в своем доме маленький притон разврата и живет припеваючи. Сначала женщины сопротивляются: все они выходили замуж, собирались рожать детей и жить, как полагается замужней женщине, но потом они покоряются, привыкают и превращаются в проституток. Бывают и трагедии. Позавчера к постовому милиционеру прибежала Сливовый Цвет. Она ехала из Харбина к мужу. Рядом с ней в вагоне возвращался во Владивосток купец. Город незнакомый, молодая женщина просила совета у соседа. Сообщила адрес мужа, его имя. «Как же, я его знаю, — обрадовался купец, — мы — компаньоны. Я вас привезу прямо к нему». Чего лучше! Привез. Сидит Сливовый Цвет в лачуге и ждет мужа. Целый день ждет. К ночи вернулся купец с друзьями. Плохо пришлось верной жене: не помогли ни вопли, ни слезы. И так целый месяц. За месяц она освоилась с городом, кое с кем сговорилась и вот позавчера рано утром подошла к постовому и потребовала: «Милицья, милицья!» Она больна и пока в больнице. Наслышалась она всяких историй и больше не склонна искать своего старого мужа. А есть страшные истории и другого рода. Видите у окна шьет полная женщина с красной лентой на шее. Она родилась и выросла в простой маньчжурской семье, ноги у ней остались нормальными, она ходила, как все люди. Выдали ее замуж в семью лавочника в Никольске-Уссурийском. Попалась ей злая свекровь. Свекровь, как все женщины, всю жизнь была рабыней: подчинялась отцу, потом мужу, после смерти мужа — сыну. Но рабыня мужчин, она была в своей семье госпожей женщин, на них она могла сорвать свое рабье забитое сердце. Она увидела здоровые ноги невестки и пришла в ярость. Когда сын уехал за товарами, она схватила невестку и стала у взрослой женщины пригибать пальцы к пяткам и бинтовать ноги. И чтобы утолить свою ненависть до конца, она насыпала в бинты битого стекла. В таком виде она заставляла ее ходить. У несчастной сделалось заражение крови. Совершенно случайно вмешались русские товарищи, и женщину удалось спасти от смерти.

— Так, так, — заговорил Лин Дун-фын, — нравы грубые и жестокие. Женщина начинает распоряжаться своей судьбой, все понятно. Очень хорошо, замечательно. Если редакция согласится, я напечатаю большую статью. Все понятно. Значит, эти женщины в коммуне никогда уже не будут иметь мужей?

Хот Су-ин взглянула в его прищуренные глаза.

— Если очень много кушать сладкого, захочется кислого, товарищ из Хабаровска.

— А вспоминают ли они когда-нибудь Конфу-дзы и его изречения?

— Вспоминают, — вздохнула Хот, — когда нечего делать и когда хочется посмеяться.

— А вы где живете, вы что делаете, кто ваш отец? Вы замечательная девушка!

— Сколько вопросов, — покачала она головой. — Только обо мне, пожалуйста, не пишите. Я — Хот Су-ин, или, как зовут меня русские, Наташа, кончила девятилетку, живу у отца, дел больших пока не делаю.

— Мужа нет?

— Му-жа? Я не собираюсь замуж.

Девушка улыбалась, улыбка показала крепкие, редко расставленные зубы; улыбка показала, что овал ее лица хорош и цвет его, цвет ананаса, тоже хорош.

«Тебя можно назвать Ананасовый Цвет, — подумал Лин, — прекрасное, чудовищное существо».

— Меня особенно трогает то, — сказал Лин, — что женщины так легко расправляются с теми законами, которые в течение тысячелетий составляли основу Китая. Это прекрасно. Ни мужей, ни свекровей, ни детей! Швейные машинки и смех. Отлично!

Хот Су-ин с удивлением посмотрела на него. Он был совершенно серьезен.

— Остальное вы сами увидите, — сказала она, — я должна идти.

— Да, пора! — встрепенулся Троян.

Небо гасло, а он все-таки хотел проехать в залив на шлюпке, чтобы там, на просторе, заново обдумать все сегодняшние впечатления.

— Я еще останусь, я сделаю запись, — заметил Лин. — Приношу благодарность за помощь.

В воротах, на лотках уже горели толстостекольные пузатые фонари, купцы торжественно сидели около товаров, изредка от безделья, а также для большего прельщения покупателей перекладывая шнурки, гребенки и носки. По немощеной ухабистой улице двигалась толпа.

Над улицей, над продающими и покупающими, над грязными домами и затхлыми дворами догорал закат. Он уходил за сопки, смешивая с огнем воду залива, бросал пригоршни пламени в окна кирпичных двухэтажных домов. Лицо у Хот Су-ин стало медным. Троян осторожно взял ее под руку.

— Очень рад путешествию с вами... Женщины в коммуне!.. Недаром мой коллега с такой яростью водил карандашом в своем блокноте... Вы сейчас куда?