Криминальный попаданец - Владимир Исаевич Круковер

Заключенные стихи не часто пишут,

Заключенные навзрыд поют стихами.

Учащенно звезды ночью дышат

Над моими скомканными снами.

Владимир Круковер, тюремные стихи

И приснилась мне камера (неизвестно где и неизвестно когда) полная зеков, кроме двухъярусных нар лежали даже на цементном полу матрасы. Это была камера, для свезенных сюда туберкулезных. И их лечили: вызывали по одному на уколы, давали вместе с едой таблетки. И еда была больничная: к баланде и каше добавляли кусочек сливочного масла, утром давали стакан молока.

В камере все курили. Кто имеет отоварку в тюремном магазине — те курили сигареты прима или памир, не имеющие денег — махорку и бычки. Они собирали бычки от сигарет в пепельнице — банки из под бычков в томате и крошили их, сушили на здоровенной батарее рядом с толчком и крутили цигарки.

Я и сам был тубиком, доставленным сюда с зоны. Но лежал на вип-месте, над смотрящим. Наши кровати даже были отделены простыней от остальных восьми сдвоенных и спинками примыкали к окну. Но света от этого не прибавлялось, так как окно было не только забрано решеткой, но и прикрыто «зонтом», металлическим щитом, не позволяющим передавать в камеру вещи по веревочным «проводам» — кидать коня на жаргоне. Поэтому вещи передавали через надзирателей, а в соседние камеры — через туалетные трубы.

Меня как раз вызвали на вечерний укол. Вертухай открыл кормушку (откидную дверцу в тюремной двери) и крикнул:

— Профессор, к лепиле (врачу).

И такая тоска меня охватила, ведь ждал, надеялся узнать свое настоящее имя, фамилию. Такая тоска, что сразу проснулся. И свои собственные, вспомненные стихи записал:

Заключенные стихи не часто пишут,

Заключенные навзрыд поют стихами.

Учащенно звезды ночью дышат

Над моими скомканными снами.

Спит планета в горестной оправе,

Спутники — слезинки среди ночи.

Заключенный в собственной державе

Безутешно сны свои полощет.

Вдоль забора ходят часовые,

Автомат отсвечивает грозно,

Лают глухо псы сторожевые,

И все реже всхлипывают звезды.

Утро наступает, как проклятье,

Зона изувечена туманом.

И разборчивых стихов заклятья

Как обычно кажутся обманом.

Ну а потом пошел на работу — в милицию. Только стакан воды выпил и пошел.

Горбатов был уже на месте, покормил собаку и пытался дрессировать. Сделал замечание, погладил Джулю и отпустил в вольер.

— После еды отдых молодым собакам нужен, как и детям. Вот, например, охотничьих собак если покормить перед охотой, то они пищу отрыгивают, чтоб не мешала. Или отключают процесс переваривания, еда лежит в организме мертвым комом. Вот отдохнет часик и начнем. Выборка вещи по запаху человека, выборка человека по запаху вещи, движение по свежему следу, движение по старому (спустя несколько часов) следу, задержание и обездвиживание. Дресс-халат сшили? Нет, ну тогда задержание отрабатывать не будем.

Но день нынешний, после угрожающего визита шпаны, не ожидался томным. Сперва вызвал капитан Свиридов, поинтересовался скандалом, который я якобы устроил в редакции. Вон как оскорбленные графоманы дело повернули!

Я вкратце объяснил ситуацию и успокоительно сказал:

— Вот в областной газете материал напечатают, всем злопыхателям нос утрем. С человеком, которого печатают в области, районщики связываться побоятся.

— Так уверен? Видать что-то вспоминаешь по этому — журналистскому делу. То-то я гляжу, речь у тебя грамотная, интеллигентная. А о чем статья-то?

— Про передвижению пятиэтажных домов. Так переносят на другое место, что жильцы спят спокойно.

— Где-то я читал, — сказал капитан, — что в 1455 году некто Аристотель Фиораванти переместил двадцатичетырехметровую колокольню делла Маджоне при церкви Санта Мария Маджорегuen в Болонье. Говорят, древние египтяне тоже это умели. А еще на острове Пасхи статуи голые туземцы не только высекали, но и перемещали. Статуи 90 тонн, при росте в 15 метров!

— Ого! — сказал я. — Удивили, товарищ капитан. Так что — мне начинать бояться этих коммуняг.

— Я, кстати, тоже коммунист. И вступил в партию не прохлаждаясь за столом, а во время боев. В разведке я воевал…

— Простите, — только и нашелся что сказать я.

— Да ладно, ты во время войны еще пацаном был. А бояться не надо: ты пока больной и работаешь у нас сторожем, ничего тебе предъявить невозможно. Но ты начинай вспоминать, начинай. Человек должен знать, кто он такой есть! И у меня к тебе поручение есть: надо составить записку в управление, где обосновать необходимость собаки в нашем РОВД. Особенно, в плане профилактики правонарушений.

— Ну это же просто: вечернее и ночное патрулирование с собаками в скверах, парках и темных закоулках почти полностью избавит район от грабежей и насилий. А в плане розыска — может увеличить раскрываемость квартирных краж и краж в государственных предприятиях, совершенных путем проникновения на охраняемую территорию.

— Вот, как по писанному чешешь. Ясно, что у нас служил, в МВД. Иди — пиши.

Ну я и пошел.

Пристроился в комнате участковых, попил чайку, нагрев на плитке с открытой спиралью помятый чайник с деревянной ручкой, взболтнув пузатый заварник — есть заварка? Это процедура отвлекла от грустных мыслей, а вот если бы чай был в пакетиках и электрочайник… Прервал нелепую мысль: во-первых, чай не бывает в пакетиках, а вот только так — байховый, Краснодарский или Два слоника из Индии. Во-вторых, электрочайник у нас был, но в нем вода невкусная, накипь на спирали постоянная. Самый вкусный чай, конечно, на костре, но и на плитке нормально.

В комнате спокойно — участковые все по участкам разбрелись: утренний обход. Набрал себе бумаги (какая-то она сероватая), обмакнул ручку в чернильницу. Хорошо, хоть перо уточка, не будет царапать. А вот стальное перо № 11 со звездочкой эту бумагу бы рвало.

— Эта бумагу для пишущих машинок, а пишем мы на хорошей, из тетрадок. — Это зашел в кабинет один из участковых, пожилой старлей. — Вот эту скобку металлическую вынимаем, листы отсоединяем и пиши на здоровье. А ты что пишешь?

— Да вот, шеф сказал написать о применении собак в милиции.

— Ишь ты — шеф! Где нахватался только? Баловство, эти твои собаки, только жрут и лают. Вот на охоте — да, там собакам первое дело. А тут — баловство.

— Не слушай его, — вошел в кабинет мой ученик Горбатов. — Петрович у нас лицо старорежимное, привык по старинке работать: наганом да добрым словом.

— Сам ты старорежимный! — обиделся старлей. — Когда мы в пехоте Берлин брали, так ты на печи сидел.

— Ну я