Сердца четырех - Владимир Сорокин

– Поразительно! – Штаубе чистил яблоко перочинным ножом.

– Никто из этих индюков не позволил себе протянуть руку направо, коснуться надежного плеча, посоветоваться! Что это, ебена мать? Эгоизм или страх?

– Обтростон, – ответил Ребров после непродолжительного раздумья.

Поезд стал тормозить, за окном замелькали огни города.

– Свердловск, – Штаубе посмотрел в окно.

– Вы и здесь были?

– Ни разу! – засмеялся Штаубе, – 66 лет потребовалось, чтобы доехать! Вот вам и Россия! Давайте выпьем за это!

– За дорогу, длиной в 66 лет?

– За нее! – Штаубе достал из рюкзака бутылку водки, стал открывать. – Мне всегда нравились эти сумасшедшие российские расстояния. Они как-то… возбуждают, правда?

– Меня наоборот – угнетают. Кстати, Генрих Иваныч, вы смотрели по полосе?

– А как же! Еще утром, когда вы умываться пошли. Конус в допуске.

– Сколько?

– 4, 7. Корень не виден.

Ребров удовлетворительно кивнул, пододвинул стакан:

– Что ж, в таком случае и выпить не грех.

В 9.12 стуком в дверь разбудила проводница. Ребров открыл, она вошла, поставила на стол чайник и стаканы:

– С добрым утречком! Что ж вы Омск проспали? Там на перроне такая торговля шла, рехнуться можно! Шапки волчьи по сто рублей, платки пуховые всего за четвертной, валенки белые… как с ума посходили! Вот что снимать надо!

– Ничего, в другой раз… – хрипло пробормотал Штаубе, поднимая с пола протез.

– А это что за река? – Сережа посмотрел с верхней полки.

– Иртыш.

– А почему она не замерзла?

– Течет быстро, поэтому и не замерла. Я через полчасика вам еще чаю принесу.

Она вышла, громко хлопнув дверью.

– Как здесь топят жарко! – Ольга откинула одеяло, потянулась.

– Жар костей не ломит, Оленька, – сидя на диване, Штаубе налил в стакан чаю, отхлебнул. – Ах, славно.

Ребров оделся, достал свой «дипломат», открыл, понюхал пакет с частью груди Леонтьева.

– Что, протухла? – спросил Штаубе.

– Нет. Все в порядке, – Ребров убрал «дипломат», взял полотенце, тюбик с пастой, зубную щетку. – После завтрака бросим на малой разметке. Сережа – разводящий.

Обедали в полупустом вагоне-ресторане. В ожидании десерта Ольга раскладывала на столе пасьянс «Могила Наполеона», Ребров курил, глядя в окно, Сережа вертел кубик Рубика, Штаубе читал вслух из «Князя Серебряного»:

Множество слуг, в бархатных кафтанах фиялкового цвета, с золотым шитьем, стали перед государем, поклонились ему в пояс и по два в ряд отправились за кушаньем. Вскоре они возвратились, неся сотни две жареных лебедей на золотых блюдах. Когда съели лебедей, слуги вышли попарно из палаты и возвратились с тремя сотнями жареных павлинов, которых распущенные хвосты качались над каждым блюдом, в виде опахала. За павлином следовали кулебяки, курники, пироги с мясом и с сыром, блины всех возможных родов, кривые пирожки и оладьи. Обед продолжался. На столы поставили сперва разные студени; потом журавлей с пряным зельем, рассольных петухов с инбирем, бескостных уток и куриц с огурцами. Потом принесли разные похлебки и трех родов уху: курячью черную и курячью шафранную. За ухой подали рябчиков со сливами, гусей со пшеном и тетерок с шафраном. Отличились в этот день царские повара. Никогда так не удавались им лимонные кальи, вечерние почки и караси с бараниной. Хороши и вкусны были также зайцы в лапше, и гости, как уже ни нагрузились, но не пропустили ни перепелов с чесночною подливкой, ни жаворонков с луком и шафраном.

– Вот так, Ольга Владимировна. А вы говорите – неплохая кухня.

– Не сложилось, – Ольга стала собирать карты.

Официантка принесла кофе и засохшие пирожные. Ребров сразу расплатился, дав рубль на чай.

– Об это зубы сломаешь, – Ольга откусила от пирожного и выплюнула.

– Раздадите нищим на полустанках, – зевнул Штаубе.

Поезд стал тормозить.

– Это Новосибирск, – Ребров взглянул на часы. – Надо бы выйти воздуха глотнуть.

– Я – спать, – Штаубе встал, опираясь на палку.

Вернулись в купе, Штаубе лег с книжкой, Ольга, Ребров и Сережа оделись и вышли на перрон.

– Холодно как! – Сережа прижался к Ольге.

Проводница стояла рядом, лузгая семечки:

– Разве ж это холодно? Всего 28 градусов. Холодно, когда под сорок.

К ней подошел мужик в драном полушубке:

– Хозяюшка, продай водки.

– Мы водкою не торгуем, – сплюнула она шелуху.

– Тридцатник дам.

Она отвернулась. Мужик отошел, скрипя валенками. К проводнице подошел дед в ватнике, развязал холщовый мешок:

– Ну-к, милая, глянь-ка!

В мешке лежала свиная голова.

– Сьтюдню наваришь – до масленицы не съядишь! – улыбался дед.

– Когда резали? – проводница потрогала голову.

– Завчера. Бери с мешком на здоровье.

Проводница подумала, вынула из кармана бутылку водки и дала старику.

– Ну и вот! – он спрятал ее за пазуху и отошел.

– Стоянка – пятнадцать минут! – проводница подмигнула Сереже, подхватила мешок и полезла в вагон.

– А вокзал ничего, – Ольга смотрела на здание вокзала, – лучше, чем у нас в Норильске. Зайдем?

– Воздержимся, – Ребров закурил.

– Ах, Витенька, какой ты осторожный! – Ольга взяла у него изо рта папиросу, затянулась и, запрокинув голову, выпустила дым вверх.

За 72 километра до Ачинска на станции Боготол в вагон №7 подсели трое железнодорожных рабочих в ватниках и желтых безрукавках.

– А в депо баили, что ты в декретном! – улыбнулся старший из них проводнице. – Думаем, неуж последняя землячка с «Енисея» сбежала? Никто чаем не напоит!

– Напою, только валенки оббейте! – усмехалась проводница.

Стоящий в коридоре Ребров подмигнул Ольге. Она взяла сумочку, открыла, вынула зеркальце и помаду и стата красить губы.

– Вы, Оленька, и без этого – София Лорен, – заметил лежащий напротив Штаубе.

– Капиталистическое по семерке, – сказала Ольга. Штаубе с кряхтением приподнялся. Сережа проворно слез с верхней полки, сунул кубик Рубика в рюкзак.

– У тебя опять полным-полна коробочка? – спросил проводницу рабочий помоложе.

– Да всего двенадцать человек! Занимайте любое купе, я сейчас чаю принесу.

– Вот это – дело! – рабочие вошли в первое купе.

Ребров вошел в свое купе и сел у открытой двери.

– А я-то думала, вы опять в Зерцалах подсядете, – проводница наливала кипяток из тендера.

– Так тут заносы были – не расхлебаешь! С обеда чистили. В Вагине три поезда встало.

Ребров посмотрел на часы:

– 22.16. На 17 минут опаздываем. Всем собираться.

В Ачинске вошли двое пассажиров: мужчина в полушубке и кубанке, с чемоданом, и женщина с двумя сумками, в белой дутой куртке.

– Отлос, – тихо произнес Ребров, бледнея.

В 23.51 проехали Тарутино, Ребров кивнул. Ольга вынула из сумочки пистолет, отгянула затвор:

– Всем на пол. Тут перегородки – пальцем проткнешь.

– Оленька, мне кажется они в бронежилетах, – пробормотал Штоубе, устраиваясь на полу.

– Спасибо! – нервно усмехнулась Ольга, прыгнула в коридор и дважды выстрелила в стоящего у окна рабочего. Он стал падать, двое других выскочили в коридор с пистолетами в руках, открыли огонь.

– Лягай! – крикнул позади Ольги человек, севший в Ачинске, она бросилась на пол, стреляя по рабочим. Человек в кубанке дал длинную очередь по рабочим из автомата, они повалились на пол. Позади упавших, в тамбуре показался милиционер с автоматом, Ольга и человек в кубанке выстрелили, он упал. Из купе №8 высунулся мужчина с пистолетом и выстрелил в женщину в белой куртке, стоявшую с автоматом спиной к человеку в кубанке. Пронзительно вскрикнув, она ответила длинной очередью, мужчина стал оседать в дверном проеме, его спутник начал стрелять из-за него, но успевшая встать Ольга влепила ему в голову две пули, а человек в кубанке щедро добавил из автомата. Продолжая вскрикивать, женщина села на пол, выронив автомат.

– Василю, шо, зацепило? – переступив через ее ноги в унтах, человек в кубанке двинулся по вагону, добивая пассажиров. – У, блядовня! Поганцы!

Ольга рванула дверь второго купе, выстрелила в лицо спящей женщины, бросилась к купе проводницы: та сидела на полу, держась за простреленную кисть, рядом валялся хрипящий «воки-токи». Ольга разнесла его пулей, навела пистолет на проводницу:

– Как насчет чайку?

Покончив с пассажирами, человек в кубанке запер дверь тамбура, вернулся к раненой подруге:

– Где тебя, Василю?

– Дай… – женщина икнула, изо рта ее хлынула кровь, заливая белую куртку.

Ребров и Штаубе высунулись из купе.

– Шо ж вы гады, поховалися, як патоки, а бабу воевать выставили?! – злобно повернулся к ним человек в кубанке.

– Так надо, – пробормотал Ребров.

– Так надо! А ну помогите хлопцу! – он сменил рожок, подошел к купе проводницы, возле которого стояла Ольга. – Ага. Вот она, гарна дивчина – не пришей к пизде рукав! Сколько лягавых в поезде?