Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

— Христос воскрес, тетка Груша.

— Воистину воскрес, касатик. — Вглядевшись из-под ладони, угадала — A-а, эт ты, Бориска… А мой дьявол рябой еще дрыхнет. Уж неделю с лежанкой не расстается. Вчера, в великий день, выполз на завалинку. Сказывает, с неука упал, а мне сдается, брешет, кобель. Небось по пьяному делу там в степе… Не вместе, случаем, были, а?

— Грех на душу берешь, тетка…

Чалиха отмахнулась хворостиной.

— Все вы, казаки, одинаковы… Миром одним мазаны. Сроду правды не добьешься. Вырастешь — и ты таким станешь. Вам бы только бабу спортить, других делов от вас не достукаешься. Во, погля, — похлопала по вздутому животу. — Как есть с замужества не упомню себя порожнем. Одним разрешусь, не успею от дойки оторвать, а другой уже стукает ножками… А толк-то? Все щерепы. Вырастут, куда их девать? И не придумаешь.

Спрыгнул Борис наземь, накинул повод на стояк плетня. Оборачивая все в шутку, подтрунивал:

— Скажешь такое, тетка Груша… Некуда девок девать. А парней на хуторе сколько растет? Найдут им применение…

— Во, во, и я про то…

Груша заколыхалась в безголосом смехе, прикрывая черной ладонью щербатый рот. Кинув взгляд на хату, всполошилась:

— Выткнулся вона из двери мой ненаглядный. Побегу от греха, еще пристегнет до такого парубка.

Подхватила корову, щипавшую у плетня траву, поскребла валяными опорками.

Поздоровались табунщики. Чалов, кутаясь в кожу-шок, присел на завалинку.

— Правлюсь на зимник, Осип Егорыч. Может, пере-кажешь чего… Дела-то как? На поправку, гляжу, а?

Свернул Чалов цигарку толще указательного пальца; искоса поглядывая на коня, обгрызавшего плетень, хмуро хмыкнул.

— Бедовый ты, парень… А ить Ветер не дюже из резвых. У казаков кони куда добрее. Одна Стрелка Филатовых чего стоит.

— Ты об скачках?

Качая нечесаной головой, Чалов жмурил рябое лицо.

— Ой, не сносить тебе головы, хлопец, так и знай. Мы, казаки, недолюбляем, ежели нас мужик обскакивает…

Вилась в руке Бориса плеть; обвел суженными глазами захудалое подворье старшого, проговорил хрипло:

— Говна в самом деле много у вас, у казаков. Но тебе-то, Осип Егорыч, из чего спесь свою выказывать? Погляжу, баз твой не лучше мого батька. Только и различия: простора ветру поболе. А дыры те же.

Поник Чалов; окутываясь дымом, шевелил сведенными к переносице лохматыми бровями. Чем он, казак, возразит хохлу? Нешто опять спесь выкажет… Поднялся с завалинки, придерживая незастегнутые полы кожушка, подошел к Ветру, ласково потрепал за сопатку.

— Заскочи в имение, передай Наумычу, что вернусь до косяков вскорости… Дня через два.

В седле уже, разбирая поводья, Борис вдруг вспомнил:

— Да, неука-то, гнедка, объездили. Добрый конь. Ласковый, слухмяный. Федор увел в субботу в имение.

Разошлась угрюмая складка между бровями у Чалова. Вобрал непокрытую голову в истертый ворот кожуха, отпустил недоуздок.

— Ну, ну, с богом…

Не оглядываясь, сутуло побрел к хате.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Имение Королева угадывалось по белокорым тополям. Роскошные купавы высились над ветляком в малой излучине Маныча. Зимой сквозь оголенные сучья проглядывала цинковая кровля двухэтажного панского дома, летом глушила зелень. Степной проселок связывал имение с окружной станицей Великокняжеской — станицей, делившей пополам Владикавказскую железнодорожную ветку Царицын — Тихорецкая.

Сальские степи издавна слывут конезаводством. В Двуречье Сала и Маныча — левых притоков Нижнего Дона — выгуливаются дикие косяки. К концу прошлого столетия свои, отечественные дончаки стали вытеснять помалу иноземные породы — горячих южан, изнеженных в уходе и утлых для суровых русских зим. Коренные степняки, выносливые и неприхотливые, и в беге вскоре начали затыкать за пояс прославленных скакунов горских и англо-арабских кровей. Лето и зиму — степной гростор, вольный ветер да синее раздолье над головой вместо соломенной крыши. Две трети года, дикие, непуганые, по колено бродят в разнотравье; снеговые воды, проточные степные речки, чистые, как слеза, родники — к их услугам.

Сальские конезаводства — основные поставщики строевых лошадей для гвардии и потребы царского двора. Железная дорога межует их на восточные и западные. Восточные уходят по Джурак-Салу и верховью Маныча, в глубь черных калмыцких степей, спускаясь в Ставро-полыцину; западные — обрываются Доном.

Зимники Королева разбрелись в низовье Маныча; по веснам, когда выходит из берегов Сал, косяки его пьют и там опресненную, разбавленную снегом солоноватую воду.

На Дону Королевы поселились сразу после Крымской войны. В начале лета в ветловых зарослях у степной речки со странным названием Маныч вышел из рессорной коляски коренастый темноусый гусар. Расстегнул медную застежку пропыленного дорожного плаща-накидки, бросил его в траву под ноги, вслух произнес:

— Здесь.

Затепло на этом месте выросли флигель, конюшня, амбары; на взгорке заложили каменный панский дом. Зимовали под камышовой кровлей первые жильцы — два племенных жеребца и десятка полтора маток из столичных конюшен военного ведомства. Железного пути в ту пору