Люди полной луны - Александр Экштейн

Арон Ромуальдович Шпеер вынул из бокового кармана деньги и протянул Аскольду.

— Возьмите, не вздумайте отказываться. Вам просто повезло с ними, а могло бы и не повезти, если, допустим, у меня болел бы зуб или еще что-то в этом роде. От везения отказываются лишь идиоты и святые, а вы, насколько я понимаю, ни то, ни другое.

Покинув юридическую консультацию, Аскольд вышел на улицу и окунулся в готовящийся к вечеру праздничный Сочи. По улицам ходили молодые и не очень люди с постоянной готовностью к удовольствиям на лицах. Тысяча сто пятьдесят долларов в кармане дали Аскольду легкую уверенность в будущем и едва заметно приостановили отвыкание от привычек человека с деньгами. Обменяв в пункте обмена валюты сто пятьдесят долларов, Аскольд вновь направился в переговорный пункт и позвонил Карандусику.

— Да, я вас слушаю.

— Каранда, ты можешь объяснить, в чем дело? Ладно другие, но ты-то куда исчез?

— Да, я вас слушаю, алё?

— Понятно, змей поганый, понятно. Не забудь, Каранда, помни, я ещё живой, здоровый, молодой и умный.

— Алё, говорите! — надрывался голос Карандусика. — Вы дурак, раз звоните из сломанного телефона! — У Карандусика сдавали нервы. — Алё, говорите! А здоровье за одну минуту можно потерять вместе с жизнью. Але-е! А я жить хочу и ничего не терять! Але, черт побери, говорите же!

— Понятно, — проговорил Аскольд и повесил трубку. — Понятно…

Покинув переговорный пункт, Аскольд вышел на улицу.

— Братан, где мы с тобой виделись? — радостно спросил у него мужик сочинской разновидности, одетый как знаменитый киноартист, после недельного запоя попавший под дождь, упавший в канаву и получивший по морде от проходивших мимо хулиганов.

— У хозяина в зоне, пошел отсюда!

— Ну да, — радостно согласился с ним живописный сочинец. — У меня поезд уже гудит, спешу, извини, братан, но задержаться не могу, нет времени…

— Стой! — остановил Аскольд дернувшегося мужика. — Возьми. — И сунул ему в руку сторублевую купюру.

Центр города напоминал сборище больных, по лицам которых было видно, что они симулянты. Обычный сочинский контингент отдыхающих, весь вечер и начинающуюся ночь сосредоточенно вникающий в разнообразие курортных пороков между гостиницами «Кавказ» и «Жемчужина». Именно возле гостиницы «Жемчужина» на Аскольда бросилось что-то невесомое, радостное и благоухающее.

— Слава Богу, ты меня нашел, где же ты был, я тебя искала! — щебетала сквозь слезы Ирочка Васина. — Я так тебя люблю. Принесла передачу, а мне говорят, что вы… мы его уже отпустили. Слава Богу! Что же все-таки случилось? Твои друзья стали говорить о тебе гадости и пытались со мной переспать, но я пригрозила милицией, и они отстали, но из гостиницы меня попросили. Плевала я на все…

Затем они долго сидели за ужином в «Любаве», и Аскольд рассказал обо всем, что с ним случилось.

— Пустяки, — успокоила его Ирочка. — Ты сильный, все вернешь и всех накажешь.

Затем они танцевали, и Аскольд целовал мочку ее уха.

— Мы поженимся! — громко и утвердительно решила Ирочка.

— Конечно, поженимся, но сейчас куда?

— Конечно, ко мне, в Санкт-Петербург. У меня там личная квартира, папа, мама и два брата, которые живут в другой квартире. Мы там поженимся, ты оглядишься, разберешься и будешь действовать, я в тебя верю.

— Конечно, — продолжал соглашаться Аскольд. — Конечно, в Ленинград. И пусть он будет Санкт-Петербургом, где живут твои папа, мама и два брата.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Час полнолуния похож на час судьбы и час надежды одновременно. Леня Светлогоров стоял перед мольбертом с натянутым холстом, который был установлен перед большим зеркалом, и думал: «Я похож на Гойю».

Странные мысли, образы и действия заполняли Леню после недельных запоев. Он становился перед зеркалом и тихо, он всегда застывал в позе неподвижного изваяния, ненавидел свое отражение в нем. Он чувствовал за зеркалами беспощадную и ненавидимую им правду. Он знал, что в зеркалах есть нечто такое, что делает их неприемлемыми в некоторых случаях жизни и некоторых, ограниченных стенами, пространствах. Леня Светлогоров уже давно выписывал на своих холстах эту неприемлемость, в которой всегда присутствовал главный и таинственный сюжет полной луны — зеркало. Он пытался выписать эту неприемлемость радостной, уместной и естественной, создал ряд картин такого содержания и тщательно прятал эти картины, сворачивая в неаккуратные рулоны, в сундуке, который достался ему от бабушки, Робертины Стасовны Тильзитной…

Робертина Стасовна Тильзитная была известной в городе личностью, известной тем, что на протяжении восьмидесяти девяти лет жизни, начиная с двадцати, всем и всегда говорила, что она очень известный в городе человек, благодаря чему она и была очень известным человеком в городе. На ее похоронах присутствовала самая что ни на есть таганрогская — таганрожистей не бывает — часть города: преподаватели радиотехнического института имени Калмыкова, инженерно-конструкторский состав авиационного завода имени Бериева, артисты драмтеатра имени А.П. Чехова, директора крупнейших заводов, руководство городской администрации и много-много других живописно-колоритных граждан приморского города. Хотя все присутствующие на похоронах не до конца понимали свою уместность на этом действии, но все присутствовали до конца. Еще за семь лет до своей смерти Робертина Стасовна велела Лене изготовить пятьсот уведомлений с потрясающим текстом:

«(Такому-то такой-то) — вписать фамилию и должность — сообщаем, что прощание с телом старейшей и почетнейшей гражданки города Таганрога Робертины Стасовны Тильзитной состоится (такого-то числа) по адресу (такому-то)».

Леня постарался от всей души, и уведомления о смерти были столь солидными, что из пятисот приглашенных — Леня Светлогоров, десять студентов радиотехнического института и. шесть студенток музучилища (в нем Леня проводил борьбу с неоправданно затянувшейся девственностью) сбились с ног, разнося уведомления по адресатам, — пришло четыреста пятьдесят человек, а когда появились мэр города, директор завода легковых автомобилей по южнокорейской лицензии и директор городского пивзавода, кстати, без уведомления, так как бабушка всю жизнь проработала на сусле, то подтянулось еще сорок человек… Это были самые пышные похороны в городе за последние (со времен смерти Александра I) годы. Позднее ректор радиоинститута признался директору центральной сауны, что не мог устоять перед великолепно оформленным уведомлением на «прощание с телом…», где, словно главный бриллиант в драгоценном колье, выделялось: «…РОБЕРТИНЫ СТАСОВНЫ ТИЛЬЗИТНОЙ».

…И вот Леня Светлогоров писал зеркала, писал об их неуместности в некоторых случаях жизни и некоторых, строго ограниченных, пространствах и прятал холсты в единственное, что ему осталось от бабушки, — в сундук.

Леню Светлогорова посещали невозможные и откровенные часы вдохновения. Они были словно морская волна цвета изумрудной галлюцинации. В эти часы он пытался, но никак не мог сделать из кусочка ночного неба, насмешливо заглядывающего в окно и отражающегося в зеркале, хотя бы чуть-чуть вдохновенного аквамарина для изображения ускользающей надежды с характером интриганки. И лишь когда эти часы исчезали, когда ему было наплевать на изумрудные галлюцинации и аквамариновые надежды, лишь тогда ему удавалось ухватить на кончик кисти розовощекого мотылька радости, который буквально захлебывался от смеха. Не давая мотыльку радости отсмеяться, он тотчас же бросался к холсту и точными, восторженными мазками писал смерть в надежде, что ее будет обрамлять музыка Шопена, но смерть получалась в оформлении попсовых песен шутовской группы «На-На». Он умудрялся передавать вид невозможного вполне возможными и непосредственными красками спивающегося таланта на фоне погибающей во время рождения гениальности. В эти минуты Леня Светлогоров вздрагивал, невольно и с опаской косился в сторону зеркала и где-то в смутной глубине души понимал, что зеркала и творчество — это странная дорога в небо, замаскированная, как провал в бездну…

— Леня, — говорила Светлогорову Робертина Стасовна, которая видела в ненормативных определениях наиболее точное приближение к сути. — Хотя ты мне и внук, но все равно я всем говорю, что ты придурок. Я тебя устроила на работу в разливочный цех. Хочешь пива, пей на работе. Но зачем ты стал делать отводную трубу за территорию завода?

— Бабуля, ты права, я — придурок в квадрате. Пил пиво себе и пил, но скажи мне, бабуля, зачем я стал делать отводную трубу за территорию завода?

— Как зачем? — удивилась Робертина Стасовна. — Ты сам говорил, что если вылить в Азовское море двухлетнюю продукцию нашего завода, то произойдет процесс самоочищения моря от плавающих в его водах проституток наподобие твоей Наташки, которая тебя бросила именно за такие вот фантазии.