Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I - И Ковтун

В глубокой, просторной лощине, сжатой с трех сторон высокими каменными кряжами, в свете радужных огней громадных электрических ламп вырисовывались горбатые ангары, прямоугольные здания, низкие бараки. Электричество с трудом одолевало объятия липкого тумана, и здания, окруженные высоким забором, на свету едва проступали в тумане и казались призрачными, нереальными в суровой, мертвой пустыне.

Юго-западный берег был почти незаселен, так как не прятал в своих недрах ни золота, ни угля, ни меди. Поэтому он и не привлекал к себе никого. Неприступно высились прибрежные скалы, и ни один пароход не приближался к ним. Разве что изредка китобойные суда, подняв паруса, проплывали молчаливыми призраками близ неприветливых скал.

И потому о странных зданиях, что выросли за каких-то полгода в уютной лощине, почти никто не знал.

Даже правительство, продавая эти земли Лайстерду, в точности не знало, где именно лежит Лощина трех кряжей.

Центральное место среди построек, расположенных в лощине, занимали двухэтажный дом и радиостанция.

В нижнем этаже разместился технический персонал. За домом, чуть поодаль, образуя четырехугольник, тянулись: электростанция, мастерские, лаборатории, бараки, эллинги.

День и ночь в мастерских сверкало электричество, а у эллингов неизменно стояла вооруженная охрана.

Работа продолжалась день и ночь. Работали в две смены. В мае по плану должны были закончить постройку пяти дирижаблей. Всеми работами руководил лично Эрге. В лабораторию, кроме него, никто не имел доступа.

В начале мая Эрге назначил постоянное дежурство на радиостанции. День и ночь без перерыва, как гигантская оса, гудело динамо, незримые чувствительные щупальца охватывали пространство.

Наушники молчали. Лишь иногда неровно и спутано долетали обрывки веселых фокстротов, речей, объявлений. Трижды в день в стеклянную кабину радиостанции заходил Эрге и сухо спрашивал:

— Ну?

Дежурный молча качал головой. Эрге круто поворачивался и выходил раздраженный и злой. В голове вертелись страшные мысли о неудаче и провале.

Двенадцатого мая после обеда, после визита Эрге, дежурный услышал, как трубка приглушенно и четко, растягивая слова, прошептала:

— Слушайте, слушайте, слушайте!

Дежурный дрожащими пальцами нащупал электрический провод сигнала. Через минуту в кабину вбежал Эрге. У него, как и у дежурного, дрожали пальцы, возбужденно блестели черные глаза.

Он схватил слуховые трубки, крепко, до боли прижал к ушам. Трубки шептали:

— Слушайте, слушайте, слушайте. Все хорошо, все хорошо, все в порядке. Вышли, вышли, вышли…

Через неделю после отъезда Марича из Нью-Йорка Тина узнала, что Эрге собирается на Алеутские острова. Он сказал, что получил новое назначение — должность главного инженера на рудниках Лайстерда.

Приняла это известие спокойно, даже равнодушно, как обыкновенную необходимость, и даже не стала расспрашивать, что именно побудило его принять назначение — хотя и знала, что дальнейшие исследования, связанные с изобретением, он решил проводить тут же, в Нью-Йорке.

Заметила только, что муж перед отъездом стал необычайно нежным и вежливым, окружил ее чрезвычайной заботой, и в каждом его слове она чувствовала какую-то странную ласковость, граничащую даже с сентиментальностью, чего раньше она в Эрге не замечала.

Он каждый вечер приезжал в «Колумбию» и часами просиживал у нее в уборной. А когда оставался с ней наедине, нежно, как влюбленный юноша, гладил ее по голове.

Эти перемены Гина объяснила разлукой и догадалась, что разлука, видимо, будет долгой. А однажды даже промелькнула беспокойная мысль об опасности. Чтобы хоть чем-нибудь отблагодарить за страстные ласки, с тревогой спросила:

— Послушай, Игорь, а новая твоя работа очень опасна?

Эрге крепко сжал ей плечи и, заглядывая в глаза, ответил:

— Ого! Надо же, моя Гиночка беспокоится за жизнь своего мужа. — Это было произнесено с иронией, но она различила в иронии нотки благодарной нежности.

По случаю отъезда Эрге у Лайстерда состоялся небольшой банкет. Пригласили ближайших знакомых, в основном знакомых Лайстерда.

Эрге пригласил только Сорокина (Гина никак не могла объяснить себе эту прихоть мужа).

Сорокин был так был поражен оказанной ему честью (ну как же, сидеть за одним столом с Лайстердом), что едва не задыхался от счастья. Сидя рядом с Эрге и Гиной, он то бледнел, то краснел, вместо сладкой улыбки у него на лице застыла испуганная, смешанная с ужасом и счастьем неприятная гримаса.

Когда произносили тосты, неожиданно поднялся и он. Обратился к Эрге и сбивчиво, брызгая слюной, глотая окончания слов, забормотал:

— За смелого, гениального мистера Эрге, который затеял отважное дело. Я желаю ему…

Сорокин не закончил. Вдруг онемел и с ужасом вытаращил глаза. Все заметили, как лицо Эрге передернулось злобой и отвращением. Возмущенно и почти угрожающе он посмотрел на Сорокина. Тот, как зачарованный, с минуту постоял и тихо, боязливо сел на свое место. Губы его дрожали от страха, противно приоткрылся рот.

И когда прошла неприятная минута, Гина заметила, что Эрге наклонился к Сорокину и яростно прошипел по-русски:

— Идиот…

И тогда все ее существо вдруг охватило страшное подозрение, от которого ей сделалось жутко. Это было ровно полгода назад. За полгода смутное подсознательное подозрение превратилось в страшную мысль, пугавшую своей неизвестностью. Делала тысячи предположений, пыталась найти какое-то объяснение, хотя бы намек. Одно знала твердо: Эрге утаил от нее какой-то зловещий замысел.

В конце концов, измученная беспокойными мыслями, догадалась, что объяснение нужно искать у Сорокина.

Гина не ошиблась. Две-три приветливых улыбки, милостивый ответ на приветствие сотворили чудеса.

Сорокин стал все чаще и чаще попадаться на глаза. Встречая ее взгляд, заискивающе кланялся и простодушно краснел.

Вскоре заметила, что он обзавелся хорошим, дорогим костюмом и начал частенько наведываться в «Колумбию». По всему было видно, что у него водились деньги и он выдавал себя за богатого джентльмена.

В те вечера, когда он бывал в мюзик-холле, служанка всегда приносила ей после выступления пышный букет роз. Сорокин, как глупый карась, быстро клюнул на обычную удочку. Ничего удивительного. Гина считала, что и этого для Сорокина многовато. И она искренне забавлялась, когда милостиво кивала головой и видела, как он судорожно сгибается пополам и долго еще, как опереточный злоумышленник, бросает в ее сторону несмелые взгляды.