Студент 2 (СИ) - Советский Всеволод

Кровать оказалась не такой уж скрипучей, как я опасался. Позвякивала, полязгивала железными суставами, но в меру. Мы занимались сексом в классической позиции, не пробуя ничего другого — да оно и ни к чему. Люба девушка тонкая, стройная, длинноногая, но к моему удовольствию, не худощавая, напротив, гладкая, с женственной округлостью по всем фронтам, так сказать. И ласковая, и горячая — живым очаровательным теплом, от которого не жарко, а только волшебно: и в самое летнее пекло такое тепло кажется желанным, как дуновение прохлады. Когда мы после недолгих жамканий и прикосновений к самым интересным местам наших тел наконец-то сомкнулись этими самыми местами — погружение в нежную влажную глубину было само по себе невыразимо приятным — его ведь не выразить словами, его можно только пережить… Так вот, когда это произошло, Люба крепко обхватила меня, прильнула всем телом, и щекой к щеке, и я ощущал ее теплое дыхание… В итоге разрядился я с неимоверной силой, почудилось, что из меня в девушку хлещет как из брандспойта, сейчас перельется, и оба поплывем, качаясь на волнах, порожденных страстью…

Конечно, это был мираж, как всегда. После обманного взлета в фальшивые небеса оргазма, я вернулся в привычный мир. Обнаружил, что лежу на Любе, предусмотрительно опираясь на локти: так, чтобы ей было приятно, но не тяжело. А она все так же с силой обнимает, прижимается, гладит по спине, треплет волосы… Ладошки и пальцы у нее были шероховатые, загрубевшие от гитарных струн, но потому-то их прикосновения казались непривычно и остро приятными. И она все целовала и целовала меня в щеку, в мочку и ободок уха, трогала и трогала губами, словно никак не могла излить неизмеримые запасы нежности.

Я тоже осторожно прикоснулся губами к загорелой щечке, уловив очаровательный мимолетный запах дешевой пудры и чуть солоноватый привкус пота здоровой, не знающей болезней молодой женщины. И Люба радостно вздрогнула, прижалась покрепче и прошептала на ухо:

— Хорошо я устроена для этого дела?..

Похоже, свою особую пригодность для «этого дела» она оценивала высоко.

— Конечно, — сказал я. — В тебе вообще есть это… не знаю, как сказать. Женская магия, что ли.

Она хмыкнула и очень нежно поцеловала меня в висок.

— Как это не знаешь?.. Ты все очень точно говоришь. Есть. Я знаю. Я многое вижу насквозь.

— Например?

— Например, тебя.

Теперь хмыкнул я, но с другой интонацией. Что-то не больно мне хотелось, чтобы меня видели насквозь. Возможно, она уловила этот тон, потому что сказала с некоторым назиданием:

— Я сразу поняла, что в тебе сильно выражено… ну, наоборот, мужская сущность. А правду говоря, не поняла, нет. Тут другое. Понимать не надо. Это сразу чуешь, это видно. У меня эта антенна… — тут она стыдливо хихикнула, — не знаю уж, в каком месте установлена, но работает без помех. С первого взгляда! Ага — сразу ясно, это мужик. Такому и дать не грех. А иной пыжится, дуется, весь на понтах, как на роликах — а видно, что слякоть, мыльный пузырь…

— Призрак человека, — вдруг вырвалось у меня.

— Призрак мужчины, — поправила она серьезно. — Пустое место. Которое, правда, умеет болтать и хвастать. Кому-то, может, и запудрит мозги. Но не мне. Я такому… и понюхать не дам.

Я развеселился:

— Чего не дашь понюхать?

— Да ничего, — она тоже засмеялась, и вдруг извернувшись, как-то так поднырнув под меня, впилась страстным поцелуем в губы, я ответил, и мы долго с чувством не то что целовались, а именно «сосались», как выражается молодежь. Грубо, жадно, рот в рот. Ну и понятно, что от этого мой мужской организм восстал, нацелился куда надо, без труда вторично нашел цель… и скажем так, полноценно поразил ее новым залпом.

После мы долго лежали в тех же позах молча, обессиленные, будто бы этот залп реально убил, ну или хотя бы оглушил нас. Не говорили, уже не целовались, даже не двигались. Не знаю, сколько времени прошло. Какое-то особое чутье подсказало мне, что за наглухо задернутыми шторами стемнело. И уличные и коридорные звуки смолкли.

Наконец, я почел приличным вернуться к диалогу:

— Ну как ты?..

Блеснуть оригинальностью не вышло, признаю.

Люба так мирно посапывала в это время, что, подозреваю, начала сладко задремывать.

— Не то слово… — полусонно пробормотала она. — Как в космосе побывала…

Тут она пробудилась и поведала вещи замысловатые, но интересные. Сочла нужным сообщить, что в ее двадцатиоднолетней жизни я восьмой по счету мужчина. Что по сугубо животно-мужским критериям в ее личном рейтинге я разделил первое-второе места…

— Ну, с одним… ты его не знаешь… — протянула она так, что я понял: ей хочется, чтобы я спросил про него. Но я не спросил.

Тем не менее, как выяснилось, этого самца она не любила. Он был «просто так». Любовь у нее была первая и единственная — еще в школе, ровесник.

— … такая дура была! Сейчас самой не верится…

Любовь влюбилась по уши — так самокритично выразилась она сама. Вот про этого она пустилась рассказывать, хоть я и не просил. Но, в общем, мне было все равно. Можно и послушать.

В уютном чудесно-спокойном провинциальном городке, летом зеленом и пыльном, зимой заснеженном по крыши — этот пижон, сынок руководителя какого-то крупного местного предприятия вроде кирпичного или асфальтового завода — был «господин номер один», абсолютный денди. Весь на стиле. Законодатель мод местной молодежи. Вокруг него сложился подобострастный круг приближенных, своего рода бомонд. Оказаться там было страшно престижным, горели страсти. Даже пошел слушок, что в этом кругу водятся иностранные порнографические журналы, разглядываемые на тусовках «для своих».

— Ну, а я уже тогда увлеклась музыкой. Вернее, вот этой… авторской песней. И все так самоучкой! Слух у меня от природы. Ну, а гитара — все-таки не скрипка и не фортепьяно…

Сарафанное радио быстро понесло по уездному городку, что в такой-то школе объявился удивительный талант в юбке. Школ в населенном пункте было всего три: одна престижная, негласно при райисполкоме, две рядовых. Евгений Онегин здешнего разлива обретался, безусловно, в лучшей, Люба училась в одной из тех двух… Хотя практически все друг друга знали, пусть бы и шапочно. Уж старшеклассники точно. Слава Любы-гитаристки вспыхнула быстро, она стала местной знаменитостью.

И вот сбылась мечта: этот шевалье снизошел до нее. Короткий разговор — он предложил ей прийти на одну из приватных вечеринок в роли особо приглашенной звезды. Стоит ли упоминать, что артистка готовилась рьяно, бегала по подружкам, у одной вымутила на время красивую блузку, у другой перламутровое ожерелье… Сами они с мамой жили небогато, мягко говоря. Маму занесло сюда с эвакуацией во время войны, родные где-то растряслись на бескрайних просторах. Никого, хоть шаром покати. Мама, хоть и красотка («Я в нее, — сказала Люба, — но она лучше…»), что-то слишком долго выбирала, а с молодыми мужчинами после войны ситуация сложилась аховая. Скольких женихов повыбило на фронте! Сколько девушек так никогда и не стали невестами!.. Короче, стройная красавица-блондинка спохватилась, когда уже подкатило под тридцатник. По понятиям того времени — конечно, старая дева. Тут она второпях произвела на свет Любу…

— Я ее прекрасно понимаю, — подчеркнула Люба. — Никогда в жизни я не видела своего отца. Не знаю его, да и знать незачем. Очень может быть, что он какой-то мудак. А может, нет. Не сомневаюсь, что мама выбрала его по внешним данным: чтобы ребенок получился красивым. Неважно, мальчик или девочка…

Я подумал, что в маминых рассуждениях была своя логика. По крайней мере, она оправдалась. Девочка Люба действительно удалась.

Да, ну так вот: долгожданная вечеринка состоялась. Было человек десять. Пили шампанское и югославский франчайзинговый «Наполеон», неизвестно как попавший сюда. Ели апельсины, рижские шпроты и московскую «салями» из «кремлевского распределителя», как значительно поведал хозяин — правда это или нет, неведомо. Грешным делом, окосели, конечно. Порножурналов не было. По крайней мере, Люба не видела. Но в целом, светская жизнь заколбасилась в полный рост, дым коромыслом.