Игра Джеральда - Стивен Кинг

— У нее пошли месячные, когда ей было десять с половиной лет. Возможно, в этом вся проблема. Возможно, он почувствовал запах крови, как и та собака в прихожей. Возможно, это взбесило его».

— Заткнись! — вскрикнула Джесси. Внезапно она почувствовала, что сама взбесилась. — Заткнись! Мы не будем говорить об этом!

«Говоря о запахах, какой был второй запах? — спросила Руфь. Теперь этот внутренний голосок был жестоким, он горел желанием… как голос золотоискателя, который наконец-то наткнулся на золотоносную жилу, давно, но безуспешно им разыскиваемую. — Этот запах соли и старых металлических монет…»

«Я же сказала, что мы не говорим об этом!»

Джесси лежала на покрывале, ее мышцы напряглись под замерзшей кожей, она забыла о своем плене и о смерти мужа — по крайней мере, на какое-то мгновение — перед лицом этой новой угрозы. Она чувствовала, как Руфь или какая-то отделившаяся от нее часть, говорящая за Руфь, размышляла: стоит или нет начинать дискуссию по этому поводу. Когда она решила, что не стоит (по крайней мере, не сейчас), Джесси и Женушка Белингейм, обе, вздохнули с облегчением.

«Хорошо, тогда давай поговорим о Норе, твоем консультанте, — сказала Руфь. — О Норе, твоем враче. О том человеке, которого ты стала посещать, когда забросила живопись, потому что некоторые твои картины испугали тебя. Это было тогда, когда сексуальное влечение Джеральда по отношению к тебе начало ослабевать. Уж и не знаю, было ли это простым совпадением. Тогда ты начала обнюхивать воротнички его рубашек, пытаясь уловить запах чужих духов. Ты ведь помнишь Нору?»

«Нора Калиган была сучкой!» — прорычала Образцовая Хозяюшка.

— Нет, — пробормотала Джесси. — У нее были хорошие намерения, я уверена в этом, просто она слишком много хотела знать. И слишком много задавала вопросов.

«Ты говорила, что она тебе очень нравилась. Ведь так?»

— Я не хочу ни о чем думать, — ответила Джесси. Голос ее дрожал от неуверенности. — А больше всего на свете я не хочу слышать эти голоса и разговаривать с ними. Это такое дерьмо.

«Хорошо, но тебе все-таки лучше послушать, — ворчливо ответила Руфь, — потому что ты не сможешь убежать от этого, как убежала от Норы… как ты убежала от меня».

— Я никогда не убегала от тебя, Руфь!

Но, конечно же, она сделала именно это. Просто упаковала чемоданы и уехала из захламленной, но такой гостеприимной комнаты, которую они делили с Руфью. Она сделала это не потому, что Руфь в последнее время стала задавать много ненужных вопросов — вопросов о детстве Джесси, о Черном озере, о том, что случилось на этом озере летом, после того как у Джесси пошла менструация. Нет, из-за этого могла уехать только плохая подруга. Джесси уехала не потому, что Руфь начала задавать лишние вопросы; она уехала потому, что Руфь не прекратила задавать их, когда Джесси попросила ее об этом. По мнению Джесси, это сделало Руфь плохой подругой. Руфь видела линию, которую Джесси прочертила в пыли… но потом все равно умышленно переступила ее. То же самое сделала Нора Калиган спустя много лет.

Кроме того, убегать в таких обстоятельствах просто смешно. В конце концов, разве она не прикована наручниками к кровати?

«Не оскорбляй мои умственные способности, пышечка, — произнесла Руфь. — Твой ум не прикован к кровати, и мы обе знаем об этом. Ты все же можешь убежать, если захочешь, но я советую тебе — настоятельно советую — не делать этого, потому что я — это твой единственный шанс. Если ты будешь просто лежать и думать, что тебе снится дурной сон, потому что ты спишь на левом боку, тогда ты умрешь в этих наручниках. Ты этого хочешь? Это что, твоя расплата за жизнь, прожитую тобой в наручниках, даже…»

— Я не хочу думать об этом! — выкрикнула Джесси пустой комнате.

На мгновение Руфь замолчала, но еще до того, как Джесси начала надеяться, что она ушла, Руфь снова вернулась… вернулась в нее, расправляясь с ней, как терьер расправляется с тряпичной куклой.

«Ну, что ж, продолжай, Джесс, — возможно, ты предпочитаешь быть безумной, чем покопаться в старой могиле, но ты же знаешь, что это не так. Я — это ты. Хозяюшка — это тоже ты… ведь мы — это ты, если уж говорить серьезно. Я прекрасно знаю, что произошло в тот день на Черном озере, когда все другие члены семьи уехали, и мне абсолютно не интересны, что там случилось. Но меня действительно интересует одна вещь: есть ли в тебе хоть какая-то часть, о которой я не знаю, которая хочет разделить место рядом с Джеральдом в кишках этой собаки завтра в это же время? Я просто спрашиваю, хотя это звучит некорректно, это звучит безумно».

Слезы снова потекли по щекам Джесси, но она не знала: плачет ли она из-за возможности — наконец-то произнесенной — умереть здесь или потому, что впервые за последние четыре года она размышляла о другой летней резиденции, о Черном озере и о том, что случилось там в тот день, когда погасло солнце.

Когда-то она чуть не выдала свой секрет на собрании группы женского сознания… Это случилось в начале семидесятых, и посещение подобного собрания, конечно, было идеей ее соседки по комнате, но Джесси с удовольствием пошла с ней, по крайней мере начиналось все хорошо. Все было таким безобидным и казалось частью беспрерывного карнавального праздника, которым было обучение в колледже. Для Джесси эти два первых года в колледже с Руфью Ниери, как сообщницей всех развлечений, были просто великолепны — время, когда бесстрашие казалось обычным, а достижения и победы — непреложными. Это были дни, когда ни одна комната общежития не обходилась без фото Питера Макса и никто не уставал слушать незабвенных «Битлз». Все это было слишком великолепным, чтобы быть настоящим, как вещи, которые видишь при лихорадке, но когда температура не слишком высока, чтобы угрожать жизни. Действительно, эти первые два года были просто фейерверком.

Фейерверк закончился при первом же посещении собрания группы женского сознания. Здесь Джесси открыла для себя мир привидений, которые, казалось, одновременно предсказывали будущее, уходящее в восьмидесятые, и пробуждали шепоток детских секретов, погребенных в шестидесятых…

В гостиной коттеджа, прилегающего к небольшой церквушке, находилось двадцать женщин, некоторые сидели на стареньком диванчике, другие пристроились на стульях, а большинство сидело прямо на полу в позе лотоса, образуя неровный круг — двадцать женщин в возрасте от двадцати до сорока и даже чуть старше. Они соединили руки и помолчали в самом начале встречи.