Семейство Тальниковых - Авдотья Панаева

– - Вы любите меня?

Я машинально отвечала: "да", сама не зная, что говорю.

– - Что это вы тут делаете? -- раздался голос Степаниды Петровны.

Я вздрогнула, Алексей Петрович смутился и отвечал сердито:

– - Смотрим ноты.

Она улыбнулась и отошла… Я совершенно потерялась от счастия, простилась с Алексеем Петровичем и поскорее легла в постель. Тут только я поняла все свое безрассудство. Что, если он шутит надо мной? Положим, что он меня и точно любит, -- что же дальше… женится? И мне стала самой смешна такая мысль. Алексей Петрович человек молодой, довольно богатый, у него много родных, которые, верно, не допустят его жениться на мне: я бедна, дурна собой, как говорит Степанида Петровна… да можно ли и полюбить меня?.. Меня считают девочкой…

Тетеньки, думая, что я сплю, рассуждали между собою, что Алексей Петрович водит меня за нос и что другой молодой человек, который ухаживает за старшей сестрой, тоже на ней не женится.

Такое заключение очень оскорбило Александру Семеновну. Степанида Петровна объявила, что еще подождет немного, а потом скажет все маменьке и тем прекратит посещения молодых людей. Она думала такой мерой заставить сына важного человека поскорей просить руку ее сестры.

Долго не могла я заснуть после разговора тетушек. Я думала: что мне делать? Перестать видеть Алексея Петровича у меня недоставало силы. А маменька? Что будет, когда ей наговорят на меня? В досаде она, пожалуй, изобретет какое-нибудь унижение, которое я должна буду вынести перед его глазами. Жениться он не может, -- тетеньки лучше знают. Они говорят, что я сама с ним кокетничаю… я припомнила некоторые слова свои и взгляды, и мне показалось, что они правы. Тогда я почувствовала муку нестерпимую, тоску и стыд… Что же я должна делать?.. Бежать от Алексея Петровича, от маменьки, от тетушек?.. Куда же я побегу? Меня найдут и снова приведут к отцу и раздраженной матери. И мне представились гневные лица отца и матери, встречающих свою дочь-беглянку. Мне так стало страшно, что я решилась лучше отказаться видеть Алексея Петровича, терпеть и страдать, чем заслужить гнев маменьки. "Я скажу ему, что не люблю его! -- и я задумалась. -- А почему могу я знать, что я его люблю?.. Может быть, ничего еще не значит, что время без него мне кажется длинно, что я не могу ни о чем думать, кроме его, не хочу ни на кого смотреть, кроме его?.. Напротив, заслышав его голос, я вся встрепенусь, сердце забьется, время быстро мчится, и я так добра, что готова подать руку даже своему врагу Степаниде Петровне. Мне грустно с ним прощаться, когда я знаю, что завтра не увижу его. Что же будет со мной тогда, когда я совсем не буду его видеть?.." Я заплакала, обхватила крепко подушку и заглушила ею свои рыдания…

ГЛАВА XI

На другой день я встала с красными глазами.

– - Уж не об Алексее ли Петровиче изволили плакать? -- спросила Степанида Петровна.

– - Вам что за дело? Оставьте меня в покое!

И слезы снова блеснули у меня в глазах. Степанида Петровна заговорила жалобным голосом:

– - Бедная! Вздумала, что он женится на ней! Да не женится, хоть каждый день плачь с утра до ночи, -- заключила она резким голосом, который больше шел к ее лицу.

После такой мучительной ночи я не имела сил терпеливо вынесть ее насмешки; схватив себя за голову, я прислонилась к стене и зарыдала… Меня начали бранить, зачем я плачу так громко.

– - Хоть бежать! -- проговорила я в отчаянии, сама не зная, что говорю, и вдруг меня образумил отвратительный, торжествующий смех Степаниды Петровны.

– - Право! -- шипела она. -- Ай да Наталья! Вот готовишь сюрприз родителям!.. Уж не к Алексею ли Петровичу? Впрочем, ты всегда смотрела такой…

При имени Алексея Петровича и таких оскорбительных подозрениях слезы мои исчезли; я подошла к ней, и не знаю откуда брались у меня слова, но я не осталась у ней в долгу; я знала, сестра ее была в то время именно в таком положении, какое она мне пророчила.

Раздраженная до крайней степени, Степанида Петровна поклялась сказать все маменьке. И в сумерки она отправилась к ней.

Собиравшаяся гроза, страх, может быть, никогда больше не увидеть Алексея Петровича, предчувствие нового унижения -- все это внушило мне отважную мысль: я решилась во что бы то ни стало увидеться с Алексеем Петровичем, все сказать ему и навсегда с ним проститься.

Я упросила брата Ивана сойти вниз, подстеречь, когда приедет Алексей Петрович, и попросить его подождать там меня.

– - Ну, смотри, Наташа, если увидят!?.

– - Тебя увидят, так ничего, а если меня, так я скорей умру, чем скажу, что ты мне помогал.

– - А что ты хочешь сказать ему?

Не вдруг нашлась я отвечать брату на его вопрос.

– - Ты пробеги прямо к дедушке, -- заключила я, когда он согласился на мою просьбу: -- я уж и буду знать, что Алексей Петрович ждет меня.

– - Ну, хорошо!

Пришел час, когда обыкновенно приезжал Алексей Петрович и другие гости. Я сидела как на иголках. Вдруг брат Иван с шумом пробежал в комнату к дедушке, -- я чуть не выдала себя: так хотелось мне тотчас броситься к двери; но я удержалась, встала спокойно и не торопясь вышла в сени. Там стрелой сбежала я с лестницы, чуть не сбила с ног Алексея Петровича, который дрожал от холоду, и очень испугалась при мысли, не натолкнулась ли я на кого другого.

– - Ах, как вы меня испугали!

– - Что с вами? Успокойтесь! Я все знаю: мне брат ваш успел рассказать…

Я еще больше испугалась, подумав, не рассказал ли ему брат наших ссор с тетушкой.

– - Ах, что он сделал! Вы не слушайте его: он любит болтать!

– - Нет, я все знаю и прошу вас не тревожиться…

Он взял мою руку.

– - Отчего вы дрожите? Боже мой! Вы в одном платье! Вы простудитесь!

Он хотел прикрыть меня своей шинелью. Я быстро отскочила.

– - Нет, мне тепло. Я вам должна скорей все сказать. Маменька знает все, ей…

Алексей Петрович перебил меня.

– - Повторяю вам, я также все знаю, и -- не бойтесь!

Потом он продолжал голосом, который мне показался торжественным:

– - Вы должны будете сказать мне откровенно: любите ли вы меня?

Алексей Петрович взял мою руку и притянул меня к себе. Кровь у меня хлынула к голове, и я сказала:

– - Да, я люблю вас.

– - Очень?

Я спохватилась и отвечала ему:

– - Вам хочется это знать, чтоб смеяться надо мною?..

– - Что это значит? -- сказал удивленный Алексей Петрович и выпустил мою руку из своей.

– - Степанида Петровна уверяет меня…

Алексей Петрович рассердился: он плотно закутался в шинель, потом совсем раскрылся, как будто ему стало жарко, и сказал мне:

– - Хорошо! Я сегодня же докажу вам, как я смеюсь над вами, а вам стыдно верить всем.

Мне всегда было весело, когда он сердился: мне казалось тогда, что он меня любит, и теперь сама не знаю как, но я много говорила ему, что очень люблю его. Он просил позволения поцеловать меня, но я твердо отказалась. Он сказал:

– - Ведь вы завтра поцелуете же меня как жениха?

– - Как жениха! Вы разве хотите жениться?..

– - Не сами ли вы сказали, что любите меня?

Когда Алексей Петрович тихо говорил со мной, я сама не знала, что делала, я была совершенно в его власти. Не знаю, как случилось, но я почувствовала его жаркое дыхание, и его горячие губы прикоснулись к моей щеке. Я не противилась; на глазах моих навертывались слезы; я вся горела, но мне было хорошо.

Вдруг раздался голос на лестнице: "Наташа!", и брат уже стоял перед нами.

– - Беги скорей! Тебя ищут!

С испугу я все забыла и, схватив брата за руку, хотела тотчас бежать, но Алексей Петрович удержал меня.

– - Погодите, -- сказал он жалобно.

– - Я боюсь: меня тетенька ищет.

– - Ну, так до завтра; не забудьте ваших слов. А я теперь пойду говорить с вашей маменькой.

– - Ах, нет, погодите! Могут догадаться; лучше вы через час приезжайте!

– - Хорошо, прощайте!

И Алексей Петрович поцеловал мою руку. Дрожь пробежала по мне, и какое-то особенное чувство овладело мной: в первый раз целовали у меня руку, будто то был знак, что я уже не девочка… Проходя прихожую, где вечно лежала собака, привязанная на цепи, я думала: вот злая собака сейчас своим лаем известит всех, где я была; но она, свернувшись, дремала и только при моем появлении приподняла и тотчас закрыла опять свои заспанные глаза да стукнула раза два хвостом в знак приветствия. Я вошла в детскую; мне казалось, что на моей щеке губы Алексея Петровича оставили огненный знак; я закрыла щеку рукой, но и на руке мерещился мне тот же знак, -- я совершенно смешалась. Но беспокойство мое было напрасно: отсутствия моего не заметили…

Ровно через час собака залилась лаем. Степанида Петровна радостно заглянула в прихожую и с торжественной улыбкой сказала:

– - А вот и Алексей Петрович.

Но встретив мой взгляд, полный гордости и презрения, она смутилась и поспешно отвернулась…

Я села в угол и решительно не сводила с нее глаз: она как-то странно конфузилась, вертелась на своем стуле, наконец переменила место: казалось, мои глаза, как огонь, жгли ее совесть… Наконец она не выдержала и сердито спросила: