ОТ ЧЕГО НАС ХОТЯТ “СПАСТИ”НЛО, экстрасенсы, оккультисты, маги? - иеромонах Анатолий Берестов

Среди поэтов не так много людей, которые, подобно Нине Карташевой, могли бы правильно понять суть творческого процесса, протекающего в сознании человека, не защищенного благодатью Святого Духа, а потому открытого влиянию СПМ. Именно поэтому мы с удовольствием представляем вниманию читателей пока еще не опубликованное стихотворение московского барда Владимира Бережкова. В нем поэтический образ поэта-контактера ассоциируется с образом языческого шамана, который, войдя в транс (состояние контакта), с упоением колотит в свой бубен.

Вдохновение

Герой — в театре вскрывает вены,

Стилист — искусно плетет роман…

Чей голос слышится нам со сцены

И кто диктует в тетрадь обман?

Он — умирает с кровавой пеной,

Она — внимает четвертым снам…

Но очень редко ангел Белый,

А не лукавый — слетает к нам.

Я вижу тьму в промежутках букв,

Я слышу ритм — удары хвоста!

Счастливый автор колотит в бубен,

Перо цепляет узор листа…

О, вдох–новенье души и тела!

Мы знаем сами, чей выдох там:

Ведь очень редко ангел Белый,

А не лукавый — слетает к нам.

“Кто-то в тебя вселяется…”

Следует отметить, что существа параллельного мира для своей работы чаще подбирают тех людей, которые обладают такими же творческими способностями, что и СПМ. Это, с одной стороны, облегчает для СПМ (в акте со-творчества) работу над произведением, позволяя добиться более высоких результатов, а с другой — не дает так явно обнаруживать себя, как в случае с детьми.

Факты, говорящие о подобном сотворчестве СПМ и человека можно найти в биографиях многих поэтов. Очень характерны и весьма интересны для нашего исследования высказывания известной русской поэтессы Марины Цветаевой (1892–1941). Их сохранила для нас другая, мало известная поэтесса, почитательница Цветаевой — Ольга Колбасина-Чернова, которая в 1923 г. записала свои откровенные беседы с М. Цветаевой в Праге. Здесь, в эмиграции, две поэтессы “волею судеб” оказались соседями по снимаемой вместе квартире. Их сблизили и общая эмигрантская судьба, и поэзия, и то, что обе имели дочерей с одинаково редким именем Ариадна. Общей была и кухня, где женщины готовили пищу. Там, на кухне, в промежутках между хозяйственными делами, Цветаева делилась с Ольгой своими наблюдениями и мыслями о творчестве.

М. Цветаева: “Состояние творчества есть состояние наваждения <...> Что-то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель — не тебя, а того, что через тебя хочет быть <...> Наитие стихий — это творчество поэта”.

О. Колбасина-Чернова: “Ее творчество, действительно, как она говорит, “наи­тие стихии”, под напором которой она творит, выражая волю не свою, а волю стихии, свойственными ей ритмами. Гений по ее определению — высшая степень подверженности наитию, это первое. Управление этим наитием, — второе”.

М. Цветаева: “Художественное творчество в иных случаях — некая атрофия совести. Тот нравственный изъян, без которого ему, искусству, не быть <...> Все мои вещи стихийны, то есть грешны <...> Я повинуюсь неизбежной необходимости. Кто меня звал? Я должна назвать, т.е. создать того, кто меня звал. Как будто бы мои вещи выбирают меня сами, и я часто их писала против воли”.

О. Колбасина-Чернова: “Ее стихией была трагедия героизма, жертвенности, бедности и гордыни, непревзойденной Марининой гордыни: я есмь — и я иду наперекор”.

Не следует, однако, преждевременно радоваться, читая о жертвенности, потому что М. Цветаева жертвенность понимала несколько иначе, чем большинство людей. Не собой она жертвовала ради других, а совсем наоборот, — могла жертвовать всем и всеми ради поэзии, а точнее — ради того честолюбивого самоудовлетворения, которое поэзия ей давала. Гордое сознание себя над толпой, “комплекс гения”, давали ей силы перенести все внешние невзгоды и скорби. Она и Ольгу К.-Ч. учила тому же: “Пока не научитесь все устранять, через все препятствия шагать напролом, хотя бы и во вред другим, пока не научитесь абсолютному эгоизму в отстаивании своего права на писание — большой работы не дадите”.

В приведенных выше высказываниях известной поэтессы, уже сложившей­ся как личность, отчетливо проявляется способность к критическому восприятию и анализу психических процессов, связанных с творчеством, что отсутствует, как мы уже видели, у детей дошкольного и частично подросткового возраста. М. Цветаева вполне сознательно говорит об автономности некоторых своих произведений, которые она не отождествляет с продукцией своего “Я”: “... я часто их писала против воли”, что ясно указывает на воздействие постороннего сознания (псевдогаллюцинации Кандинского в форме насильственного мышления, т. е. ментизма) на ее собственное сознание. Это явление наплыва потока мыслей она называла “наитием стихий”, но в отличие от детского варианта, Цветаева пыталась в некоторых случаях управлять этим “потоком сознания”, т.е. включалась в творческое сотрудничество с ним.

Как и в первом (детском) варианте, в творчестве Цветаевой мы можем наблюдать слегка прикрытую богоборческую, греховную направленность, которая вообще очень характерна для творчества контактеров. Это понимает и сама поэтесса, которая и по происхождению, и по воспитанию была все-таки православной, хотя так и осталась весьма далекой от Церкви. Ее собственное признание говорит о многом: “Худо­жественное творчество в иных случаях — некая атрофия совести <...> Все мои вещи стихийны, то есть грешны”. Исходное состояние, в которое вылилось сотрудничество с СПМ, привело поэтессу к самоубийству. Так печально и бесславно закончилась земная жизнь этой умной и талантливой женщины.

Как показывают наши исследования, многолетние контакты людей искусства с СПМ приводят первых либо к гибели, либо к различным формам помешательства (ср. последние годы жизни Моцарта, Лермонтова, Цветаевой, Блока, Брюсова, Есенина, Врубеля, Модильяни, Ван Гога, Сальватора Дали и многих других). Аналогичные наблюдения мы находим у итальянского психиатра проф. Ц. Ломброзо в его книге “Гениальность и помешательство” (СПб., 1892, с. 59). Кроме того, подобные люди, как замечает во 2-й главе проф. Ломброзо, подвержены многим порокам, главными из которых он называет беспредельную, болезненную гордыню, сексуальную распущенность и пьянство. Эти пороки, и особенно первый, крайне затрудняли общение с ними: “они всю жизнь, — говорит знаменитый психиатр, — остаются одинокими, холодными, равнодушными к обязанностям семьянина и члена общества” (с. 15). А немного далее он пишет: “Все, кому выпадало на долю редкое “счастье” жить в обществе гениальных людей, поражались их способности перетолковывать в дурную сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования и во всем находить повод к глубокой, бесконечной меланхолии” (с. 24).

Существа параллельного мира очень часто заранее готовят человека, с которым сотрудничают, к насильственной смерти или самоубийству. Часто, за несколько лет до трагедии, они информируют жертву (часто в поэтической форме) о скорой смерти, как бы предсказывая ее заранее. Так, например, В.-А. Моцарт, предупрежденный видениями о близкой смерти, заранее написал свой Реквием, а М. Цветаева за 2,5 года до самоубийства писала в цикле “Стихи к Чехии” (15 марта–11 мая 1939 г.):

О, черная гора,

Затмившая весь свет!

Пора— пора — пора

Творцу вернуть билет.

Отказываюсь — быть!..

В Бедламе нелюдей

Отказываюсь — жить!..

С волками площадей

Отказываюсь — выть.

. . . . . . . . .

Не надо мне ни дыр

Ушных, ни вещих глаз.

На Твой безумный мир

Ответ один — отказ!

В этих строках — и отчаяние, и гордость, и вызов Творцу, и хула на Бога, выр­вавшаяся в словах: “Твой безумный мир”. По мнению Цветаевой, Бог виноват в том, что люди творят зло и мир стал безумным. Родившись в православной стране, она так и не поняла, что богоподобная свобода человека в том и заключается, что люди по своей воле могут выбирать зло, но в то же время могут и противостоять ему, с помощью Божией, и побеждать, несмотря ни на что, опять-таки по своему собственному выбору. Но для этого нужна, конечно, вера.