192 избранные страницы - Ефим Смолин

Мустанг дернул шеей:

- И это жилой дом? Ни окон, ни дверей! Не дом, а огурец!

Гудков напружинился, готовый отпрыгнуть в любую секунду:

- Ваши ассоциации мне понятны. Вы, видимо, тоже консервированием огурчиков увлек...

Мустанг взвился на дыбы:

- Еще раз спрашиваю - где окна?!

Вот она, смертельная секунда! Ошибись - и затопчет! Затопчет! Уже чувствуя разгоряченное дыхание мустанга у себя над ухом, Гудков произнес:

- Ну, забыл... Такое горе ведь - "Спартачок"-то наш...

И снова ошибка! Мустанг пошел кругами вокруг стола, выплясывая какой-то дьявольский танец смерти:

- Прекратите делать из меня папуаса! Я в последний раз...

Но Гудков не дрогнул. Восемь лет езды на директорских шеях - это что-нибудь да значит!

- Вы о каком папуасе? С марки Новой Гвинеи? С бубном в зубах? Я ведь, знаете, тоже увлекаюсь филат...

На губах мустанга появилась бешеная пена.

- Довольно! Вот ручка, бумага, пишите заявление!

Прыжок - и Гудков почувствовал себя на коне:

- Понял! Будем играть в слова? Пишу: "за-яв-ле-ние". Посмотрим, кто больше составит... Так, "вал", "зал"...

Грудь мустанга заходила часто-часто... Он иноходью побежал вокруг стола, а человек не давал ему опомниться, он словно слился с иноходцем, шел за ним след в след модной трусцой...

- Так, хорошо, следим за дыханием...

Обессиленный мустанг рухнул в кресло, удары стреноженного сердца гулко отдавались в тишине...

- Сердечко-то болит? - участливо поинтересовался Гудков.

Мустанг устало кивнул седеющей гривой.

"Значит, проходит вариант "Здоровье"", - подумал Гудков.

- Да-а, у меня ведь тоже... У вас под левую лопатку отдает?

Мустанг снова кивнул.

- И у меня отдает...

Мустанг совершенно человеческим взглядом с интересом посмотрел на Гудкова:

- А вы что принимаете?

- А вы?

- Я...

- Да что вы! А я...

Спустя час качающейся походкой ковбоя Гудков вышел из кабинета. Он был без хлыста, крупные капли пота блестели на лбу. Десятки пар глаз смотрели на него...

Гудков с отвращением выплюнул таблетку валидола.

- Ну как? Как он? - обступали его сослуживцы.

Гудков показал большой палец.

- Вот такой жеребец! Будем дружить! - коротко бросил Гудков и пошел к своему кораллю на третьем этаже Горпроекта...

День открытых дверей

Она поняла, что ей не поспеть... Ветер бил прямо в лицо, тяжелые сумки с продуктами оттягивали руки, а до троллейбуса было еще метров восемь, не меньше...

Маша представила, как в этот момент следит за каждым ее шагом водитель: припав, как к прицелу, к своему зеркальцу, держа ногу на гашетке, готовый захлопнуть двери прямо перед носом, насладиться молящим взглядом и рвануть с места, победно урча мотором...

Но Маша тоже не вчера родилась на свет. Стараясь не смотреть в соблазнительно распахнутые двери троллейбуса и сдерживая шаг, она всем своим видом показала, что вовсе не спешит и ехать никуда не собирается, а просто прогуливается с двумя тяжеленными сумками...

Двери оставались открытыми.

Уже поравнявшись с ними, Маша не сделала последнего возможного просчета, не повернулась к дверям лицом, а, никак не раскрывая своих намерений, как шла, так, боком, и вскочила на подножку!..

Только удобно устроившись на сиденье, она позволила себе с мстительной улыбкой взглянуть в водительское зеркальце, ожидая увидеть растерянное лицо побежденного.

В зеркале отражались грустные глаза молодого человека.

"Что, съел? - мысленно сказала ему Маша. - Не грусти! Ишь, расстроился, что дверью не прищемил..."

Троллейбус лязгнул дверьми, как голодный волк пастью, и затрусил к следующей остановке.

Двери открылись, и двое за Машиной спиной заспорили: с какой скоростью должен был бы бежать едва видневшийся на горизонте дедушка, чтобы успеть коснуться уходящего троллейбуса.

И тут произошло настоящее чудо: двери оставались открытыми до тех пор, пока растерянный старичок, нервно крестясь на репродуктор, не вошел в салон.

Двое за Машиной спиной решили, что водитель просто пьян. Здоровенный парень, повернувшись с сиденья "для детей и инвалидов", предположил, что дед - водительский знакомый, родственник или сосед. Кто-то заспорил, утверждая, что их троллейбус, наверное, снимают скрытой камерой для выпуска новостей, а водила про это узнал...

Тут человек за рулем сделал что-то такое, отчего стоячие пассажиры посыпались горохом к двери его кабины.

"Надо же, доброты свой стесняется, грубость напускает", - тепло подумала Маша и снова, теперь уже с интересом, посмотрела в зеркало водителя. Его глаза были по-прежнему грустны. Со своего места Маша видела руки водителя и почему-то решила, что руками он похож на Алена Делона...

Она давно уже пропустила свою остановку и сидела, прислушиваясь к ударам своего сердца, в которое, шурша троллейбусными шинами, вкатывала любовь...

На очередной остановке двери снова помедлили, впуская запыхавшуюся блондинку. "Красивая", - недобро подумала Маша. Так вместе с любовью пришла к ней и ревность.

Но водитель, к Машиной радости, похоже, никак не реагировал на блондинку. Глаза его были по-прежнему грустны.

- Имеются абонементные книжечки, - сказал он в микрофон.

"По-моему, он со мной заигрывает", - подумала Маша.

В этот момент блондинка, протягивая деньги, рванула к кабине:

- Мне, пожалуйста, три...

- А мне четыре, - с вызовом сказала Маша и тоже протянула деньги водителю. На секунду их руки встретились.

- У меня для вас только две книжечки остались, - виновато сказал Маше водитель, - но если вам очень надо, мы можем встретиться вечером, я еще две принесу...

- Соглашайтесь, девушка, - криво усмехнулась блондинка, - это ведь такой дефицит...

Видимо поняв, что ей тут ничего не светит, блондинка сошла на следующей остановке.

А Маша поехала до конечной, и троллейбус, послушный водителю с грустными глазами, еще долго кружил по улицам, и двери его не спешили захлопнуться перед запыхавшимися людьми.

...Они встретились вечером и долго ходили, и даже целовались два раза, но глаза его были по-прежнему грустны.

- Почему ты такой грустный? - наконец спросила Маша.

- Да на работе не ладится, - ответил он. - Что-то двери барахлить стали, плохо закрываются...

Кусок таланта

Писатель Ларин летел на своем атомном "Звездорожце" и думал о том, что жизнь не сложилась... Нет, по обычным житейским меркам все у него в норме. Вот они, внизу - два многоэтажных писательских дома с подземными гаражами для геликоптеров и ракет. И стоят удобно - до ближайшей булочной всего пятнадцать минут лета... И квартира хорошая, и жена симпатичная, и дети... Но разве только этим живет истинный художник? А вечные мучения, а борьба?

...В доме напротив, окно в окно против ларинской квартиры, жил писатель Фоменко. И не просто жил, а все время что-то писал, писал... На Ларина, которому уже года два ничего нового не лезло в голову, это очень действовало...

Сзади мигнул фарами огромный звездолет, прося уступить дорогу. Ларин не уступил, прибавил ходу. Он не любил, когда его обходили, всегда и во всем он должен быть первым...

Писатель Ларин не завидовал писателю Толстому, писателю Чехову - те были далеко, в другом измерении. Он завидовал писателю Фоменко. Этот был рядом, в доме напротив, был, казалось, сделан из того же теста, что и сам Ларин, был, что называется, ему по плечу и все-таки... чуть впереди. Но, казалось, прибавь чуть-чуть, придави педаль и обойдешь, оставишь сзади, как тот огромный звездолет...

Но не получалось. Когда Ларин выпустил первую книжку, у Фоменко уже было две. Когда Фоменко уже показали по телевизору, да еще крупным планом, Ларин только мелькнул на экране в общей писательской группе и еще стоял с краю, в общем, если по-честному, хорошо видна была только часть уха.

Ларин не мог забыть, как пару лет назад прилетел отдыхать на Марс, в писательский Дом творчества. Путевки не было, летел на авось. И надо же! Перед ним к окошечку администратора подошел Фоменко, у которого - Ларин знал это точно! - тоже не было путевки. На Фоменко был адидасовский спортивный скафандр, поверх шлема - темные очки...

Администратор, как всякий марсианин, умевший принимать форму любого предмета, увидев приближающегося человека, уже начал было превращаться в табличку "мест нет". Но тут Фоменко чуть-чуть приподнял свои очки, небрежно бросил администратору: "Узнаете?" И тот вдруг поплыл, потек, заискрился всеми цветами радуги и предстал Людмилой Гурченко, от которой Фоменко всегда был без ума...

- Как же, как же! - обворожительно улыбнулась Гурченко и шутливо погрозила пальчиком. - Вы уж нас, марсиан, совсем за провинциалов держите! Что ж мы - телевизор не смотрим. Люкс для вас готов, господин Фоменко! Как вы любите - с видом на каналы...