Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

class="p1">– Неужели нужно объяснять?

Потрясенный моим упрямством, он весь обмяк и растерянно пробормотал:

– Я не знал. Ты ничего не сказал. Откуда я мог знать?

Его внезапная слабость меня ничуть не разжалобила.

– Ты прекрасно знал, что я надеялся взять Нуру в жены.

– Ах да, ты что-то такое говорил… – презрительно бросил он.

В этот миг я понял, какая пропасть разделяет нас. Когда он решил взять Нуру себе и отказал мне, он посчитал, что тема закрыта. Напоминание старой забытой истории вызвало у него досаду. Неужели отец так плохо меня знает? Так мало придает значения моим мыслям и чувствам? Неужели думает, что его приказы с легкостью их изменят? Конечно, в том была и наивность, и самоуверенность, и эгоцентризм…

Он заговорил со мной как с ребенком:

– Так устроена жизнь, Ноам. В ней есть и удовольствия, и женщины – иногда мы их получаем, но чаще приходится отказаться. Это не так уж важно.

– Не важно?

– Не важно!

– Отказаться от женщины – это не важно?

– Не важно, Ноам.

– Так откажись от Нуры.

Он уязвленно дернулся. Его взгляд блуждал в поисках новых доводов, потом остановился на мне.

– Я посвятил тебе мою жизнь, Ноам.

– Нет, ты посвятил ее деревне.

– Я никогда не уделял внимания твоим сестрам, я с ними никогда не охотился и не беседовал. Я выбрал тебя.

– Почему?

– Ты мой двойник. – И он прибавил: – Ты мое творение. Мой наследник.

Меня поразила горькая мысль.

– Так ты любишь не меня, а себя во мне.

Панноам озадаченно нахмурился, не желая вникать в мое резкое замечание, и упрямо продолжал хорошо отработанным снисходительным тоном:

– Не будем ссориться из-за девчонки.

– Вот именно, отец. Откажись от Нуры.

Его лицо исказила злоба. Губы задрожали от возмущения. Презрительно смерив меня взглядом, он бросил:

– У тебя уже есть жена.

– У тебя тоже. И она прекрасная женщина.

– Ты защищаешь ее, потому что она твоя мать!

– Мама подарила тебе одиннадцать детей, отец, – одиннадцать здоровых детей. Мина мне – ни одного. Мама – достойная пара вождя, она всегда на высоте, всегда рядом с тобой. Мина к этому не пригодна.

Панноаму хотелось защитить репутацию Мины. Но он тут же понял, что это дело гиблое. Он потер больную ляжку.

– Я немолод, Ноам.

– Вот именно. Нура слишком молода для тебя.

Его глаза подернулись влагой, и он воскликнул с обезоруживающей прямотой:

– Она вернула мне желание жить!

Он говорил правду, я знал это и по себе. В порыве нежности я схватил отцовскую руку:

– Когда мы с ней поженимся, ты будешь видеть ее каждый день, будешь ласкать наших детей. И она будет давать тебе радость жизни.

Панноам прикусил губу, его веки дрогнули, но он спокойно отвел мою руку:

– Я вождь. И делаю то, что важно для вождя.

– Но ты и мой отец.

– Да.

– Так для тебя важнее быть вождем?

Теперь увлажнились мои глаза. Я отстранился, ожидая его ответа. Панноам держался бесстрастно. Он пристально посмотрел мне в глаза и отчетливо произнес:

– Да.

Я отвернулся, чтобы скрыть свою боль, и, уходя, крикнул ему:

– Сегодня вождь убил отца!

* * *

– Ноам?

Я и ухом не повел. Я, поджав ноги, сидел на полу у себя дома напротив открытой двери, устремив взгляд на Озеро, и никакая сила не могла сдвинуть меня с места. Придя под покровом туч, затянувших горизонт, мое мрачное настроение передавалось моим словам и поступкам; о чем бы меня ни спросили, я пожимал плечами, вздыхал и отмалчивался. От моей угрюмости досталось и Мине; свернувшись калачиком в углу, она не решалась ни окликнуть меня, ни шевельнуться.

Вдали пророкотал гром. Из зарослей ивняка вырвался одинокий резкий крик птицы, и я едва сдержался, чтобы не зарыдать в ответ. Все вокруг было обескровлено скрытым отчаянием, оно обесцвечивало краски, лишало жизни тростник и студило воду. Природа затаила дыхание.

Гром грянул над головой, день превратился в ночь, и на деревню с яростью вражеских полчищ обрушился ливень. Нас ослепляли вспышки молний, струи воды обрушивались, как лавина дротиков, решетили дорогу, пробивали соломенную крышу и струились по стенам.

Мина взвыла. Напуганная гневом Богов, она забралась под циновку, зажмурилась, заткнула уши, а я так и сидел недвижно, наблюдая нашествие вод.

Всем телом я впивал это буйство, наслаждаясь его мощью. Буря отдавалась эхом в моей печали. В унисон со вспышками молний по телу пробегала дрожь; сердце билось в ритме раскатов грома; я вдыхал влажный воздух, чтобы омыть им легкие. О, как мне хотелось, чтобы водяная завеса нас накрыла, чтобы земля разверзлась под натиском небесных сил, чтобы потоки грязи смыли людей, их дома, их добро, их заботы и их несчастья! Я безмолвно молил Богов нас уничтожить. Конец света, и никак не меньше!

Обезумев от этого светопреставления, я растворялся в бурной ночи, страстно желая, чтобы она поглотила нас. И пусть следом за мной весь мир устремится в бездну! Я лишился самого важного. Отца. Нуры. Людей, которые так много для меня значили.

Дождь перестал.

Тишина.

Удивленная тишина.

Она казалась огромной. Соразмерной только что прекратившемуся грохоту.

Робко шлепались последние капли. Крыша вздохнула, будто жалуясь на свои увечья. Небо расчистилось.

Я зажмурился от ослепительного света. Что-то во мне переменилось. Раз я пережил эту бурю, позволю ли я, чтобы мною помыкали?

Я встал и вышел.

Возле дома Тибора я заметил Нуру: она зябко переминалась с ноги на ногу. Ждала меня? Увидев меня, она бросилась мне навстречу.

Я протянул к ней руки, она спряталась у меня на груди, и мы замерли – двое чудом уцелевших после неминуемой гибели согревались теплом друг друга. Я вдыхал ореховый запах ее волос, гладил ее нежный затылок, с трепетом прижимая ее к себе, такую хрупкую; ее тело всегда меня манило, а теперь, в моих объятиях, казалось бедным, уязвимым и драгоценным.

Я шептал ей на ухо:

– Откажись, Нура, откажись.

Она отстранилась, взглянула на меня, зажмурилась, как кошка, которая, лакая, боится забрызгаться, потом снова посмотрела мне в глаза:

– Как отказаться? Меня никто не спросил.

– Откажись.

– Меня заставят. Я женщина, Ноам, я бесправна.

– Ты женщина – сделай так, чтобы ему расхотелось брать тебя в жены. Стань ему неприятной, отвратительной, безразличной. Пусть у него пропадет всякое желание.

Она грустно усмехнулась:

– Ты хочешь, чтобы я стала безобразной?

– Для меня – не станешь! Нура, умоляю, стань отвратительной для него!

Я снова сжал ее в объятиях. Она им отдалась, потом высвободилась и вздернула подбородок:

– Зачем мне это делать?

– Ради нас.

– Нас?

– Нас!

Лицо ее