Средневековая педагогика в лицах и текстах - Послушник и школяр

Глава 4. <…>

Августин. Значит, когда спрашивается о каких-то знаках, то знаки могут быть объясняемы знаками, а когда нас спрашивают о самих предметах, которые не суть знаки, в таком случае мы можем указывать их или самим делом, если эти предметы — нечто такое, что можем мы делать после того, как о них опрошены, или давая знаки, посредством которых бы они могли быть замечены. <…>

Августин. …Мы предположили рассмотреть те случаи, когда знаками обозначаются знаки, а такие случаи бывают двух родов: знаками мы учим и припоминаем или те же самые знаки, или иные. Так ли это и по твоему мнению?

Адеодат. Совершенно так. <…>

Глава 8. <…>

Адеодат. …Соглашаюсь с тобой, что мы решительно не в состоянии говорить, если только душа наша, услышав слова, не перенесется к тому, знаками чего они служат. <…>

Августин. …Познание предметов, обозначаемых знаками, если не лучше познания знаков, то лучше, по крайней мере, самих знаков. <…>

Глава 10. <…>

Адеодат. …В самом деле, я вижу, что всему, что ни стал бы я делать с целью научить кого-либо, этот последний не научится от самого того предмета, который требует он показать себе. <…>

Августин. А учить и обозначать не различаются между собой ничем или же различаются чем-нибудь?

Адеодат. Думаю, что это одно и то же.

Августин. А кто говорит, что мы обозначаем для того, чтобы учить, правильно ли говорит?

Адеодат. Совершенно правильно.

Августин. Ну, а если бы другой сказал, что мы учим для того, чтобы обозначать, не опровергалось ли бы это предыдущим положением?

Адеодат. Это так.

Августин. Следовательно, если мы обозначаем для того, чтобы учить, а не учим для того, чтобы обозначать, то иное значит учить и иное — обозначать.

Адеодат. Ты говоришь верно, я неправильно ответил, что то и другое — одно и то же. <…>

Августин. …Нет решительно ничего, чему можно бы было научиться без знаков. <…>

Августин. Итак, решено, что мы ничему не учимся без знаков и что само познание должно быть для нас дороже знаков, посредством которых мы познаем; хотя и не все, что обозначается, может быть лучше своих знаков. <…>

Августин. …Сам видишь, что мы оба приходим к одному и тому же выводу, что кое-кто может кое-чему учиться без знаков и что ложно то, что мы утверждаем несколько выше. <…>

Августин. …А если всмотришься в это внимательнее, то, быть может, не найдешь и ничего такого, что узнается посредством знаков. В самом деле, когда дается знак, этот знак не может научить меня ничему, если я не знаю, какого предмета служит он знаком… мы скорее узнаем знак после того, как узнаем предмет, чем узнаем предмет по данному знаку. …Я стараюсь преимущественно о том, чтобы убедить тебя, если смогу, что при помощи знаков, называемых словами, мы не научаемся ничему. Ибо, как я сказал, скорее силу слова, то есть значение, которое скрывается в звуке, мы узнаем, узнавши самый обозначаемый предмет, нежели получаем представление о предмете при помощи этого значения. <…>

Глава 11. <…>[67] только убеждают нас исследовать предметы, но не доставляют познания о них. …Познание слов приобретается после того уже, как познаются предметы…

Августин. …О всем, постижимом для нас, мы спрашиваем не у того говорящего человека, который внешним образом произносит звуки, а у самой, внутренне присущей нашему уму истины, побуждаемые к тому, пожалуй, словами. Сей, у кого мы спрашиваем и кто нас учит, есть обитающий во внутреннем человеке Христос,[68] то есть непреложная Божия сила и вечная премудрость. Хотя к ней обращается с вопросами и всякая разумная душа, она открывается, однако же, каждому из нас лишь настолько, насколько он в состоянии принять то, смотря по своей худой или доброй воле. И если иногда мы ошибаемся, происходит то не по вине этой учащей истины, — так точно, как не по вине этого внешнего света бывает, что телесные наши глаза часто ошибаются. <…>

…А что может быть нелепее мнения, будто своей речью я научу того, который, прежде чем я стану говорить, может сказать то же самое, если его спросят? Ибо то, что спрашиваемый, как случается часто, сперва отрицает что-нибудь, а потом рядом вопросов вынужден бывает это признать, то происходит от слабости умственного взора спрашиваемого, который не в состоянии разом обнять в том свете целого предмета; почему его и заставляют делать это по частям, когда спрашивают об этих самых частях, из которых слагается то целое, которого он не в состоянии был обнять своим взором за один раз. Если к этому он приводится и словами спрашивающего, то слова не учат его, а применяют к исследованию такие приемы, посредством которых спрашиваемый способен научиться внутренне.

…Слушающий нас или не знает, истинно ли то, что мы говорим, или знает, что оно ложно, или, наконец, знает, что оно истинно. В первом из этих трех случаев он или верит, или раздумывает, или сомневается относительно наших слов, во втором противится им или отвергает их, в третьем — подтверждает их, следовательно, не учится ни в том, ни в другом, ни в третьем случае. Поелику и тот, кто и после наших слов не знает предмета, и тот, кто знает, что услышал от нас ложное, и наконец тот, кто, будучи спрошен, сам мог бы ответить то же самое, что сказано нами, — все они, очевидно, при помощи моих слов не научились ничему.

Глава 13. …Таким образом на долю слов не остается даже и того, чтобы ими обнаруживалась, по крайней мере, душа говорящего, так как остается неизвестным, знает ли она то, что говорит. <…>

Глава 14. Христос учит внутренне, а человек напоминает внешним образом, словами.

С тою ли целью занимаются учителя преподаванием, чтобы воспринимались и усвоялись их мысли, а не те науки, которые они считают себя обязанными преподавать посредством слова? Ибо кто же настолько неразумно любопытен, чтобы послать своего сына в школу с целью, дабы он узнал о том, что думает учитель?

Но когда они при помощи слов преподали все те науки, обучение которым они приняли на себя, — науки о добродетели и мудрости, — тогда так называемые ученики отдают сами себе отчет, истинно ли то, что им сказано, созерцая то есть внутреннюю истину сообразно со своими способностями. Значит, они тогда собственно учатся, и когда внутренно откроют, что сказанное истинно, хвалят, не подозревая, что хвалят не учителей, а скорее наученных, если, впрочем, и те знают, что говорят. Обманываются же люди, называя учителями тех, которые совсем не учители, потому что по большей части между моментом говорения и моментом познания не бывает никакого промежутка; и так как внутреннее научение является вслед за напоминанием говорящего, то и кажется, будто учатся со вне от того, кто напомнил.

Но о пользе слов вообще, которая, если хорошенько рассмотреть ее, не мала, мы порассудим, если Бог поможет, в другое время. Теперь же я старался убедить тебя, что мы не должны приписывать словам значения больше, чем сколько следует, дабы мы не верили только, но и понимаем, насколько истинно сказано в Божественном Писании, чтобы мы не называли на земле учителем никого, поелику один есть Учитель всех на небесах.[69] А что такое — на небесах, этому научит нас Сам Он, Который и через людей напоминает нам внешним образом, знаками, дабы, обращаясь к Нему, мы научались внутренне. Любить и знать Его составляет блаженную жизнь, о которой все кричат, что ищут ее, но не многие могут радоваться, что нашли ее действительно. <…>

Адеодат. Из твоих слов я узнал, что слова только располагают человека учиться и что редко бывает, чтобы в словах ясно была видна мысль говорящего; а истинно ли говорит тот или другой, этому научает меня единственно Тот, Который, как Он убеждает меня в том, живет во мне внутренно, хотя говорит и внешним образом. При Его же помощи я буду любить тем пламеннее, чем долее буду учиться. <…>

Творения Блаженного Августина, епископа Иппонийского I Пер. с лат. Киев, 1879. Ч. 2. С. 419–473.

О ХРИСТИАНСКОЙ НАУКЕ

Вступление. <…> (IV). Наконец, что смягчит неудовольствие против меня людей, похваляющихся Божественным даром и самонадеянно усвояющих себе способность разуметь и объяснять Писание без таких правил, какие здесь будут преподаны, и потому готовых почитать труд мой излишним, — я могу и должен сказать этим людям, что хотя они имеют право восхищаться великим даром Божиим, но не должны забывать, что они, по крайней мере, азбуке научились не от Бога, а от людей, и, учась ей, нисколько не думали, что поступают худо, не подражая примеру Антония Великого, египетского инока, о коем рассказывают, будто он вовсе без науки, по одной наслышке, знал все Писание на память и при помощи одного здравого размышления совершенно разумел оное… (V)… каждый из нас от самого детства научился своему природному языку через постоянную привычку слышать оный от других, — научился и еще какому-либо языку, например греческому, еврейскому или также понаслышке, или при помощи известного наставника, — не Бога, а просто человека. Спрашиваю: зачем мы поступили и поступаем таким образом? Почему, имея в виду, что Апостолы, по сошествии Святого Духа, в одно мгновение, не учась, заговорили48 языками всех народов, давно не начнем советовать всем братиям, чтобы они не учили детей своих ни своему, ни чужому языку, — в ожидании чуда? А с кем не последует того же чудесного события, какое было с Апостолами, тот вследствие сего пусть не почитает себя полным христианином, или, по крайней мере, должен сомневаться в получении Святого Духа!.. Не думаю, чтобы кто-либо согласился с сими мыслями. Пусть же каждый без гордости учится у человека тому, чему должно учиться от людей; равным образом и наставляющий других пусть без гордости и зависти преподает то, что сам приобрел. Не станем искушать Того, в Кого мы уверовали, дабы лукавый не обольстил нас своею хитростью и злобою до такой степени, что мы не захотим ходить и в храмы Божий даже для слушания и изучения самого Евангелия, не захотим читать Священный кодекс, не захотим внимать чтущему или проповедующему доброму человеку в напрасном ожидании, что вот восхитят нас до третьего неба49… и что там услышим мы неизреченные глаголы50, их же не есть человеку глаголати, или увидим Господа Иисуса, и будем слушать Евангелие лучше от Него самого, нежели от человека. (VI) Будем, говорю, остерегаться сих чрез меру надменных мыслей, как весьма опасных искушений. …Нет сомнения, что и всякий способ научения мог и может свершаться через ангела; но в таком случае участь человечества была бы весьма низка, если бы Бог не благоволил сообщать людям слова Своего через людей же. Каким образом оправдалось бы изречение Писания: "храм Божий свят; а этот храм — вы" (1 Кор. 3, 17), если бы Господь не открывал воли своей из сего храма, а все, нужное для научения человека, сообщал бы с неба и чрез ангела? Самая любовь, связующая людей союзом единства, не имела бы ближайшего средства к теснейшему соединению и, так сказать, взаимному переливанию и срастворению душ, если бы люди ничему не научились от людей же.