Под покровом небес - Пол Боулз

— Как ты думаешь, ты смогла бы быть счастлива здесь? — приглушенным голосом спросил Порт.

Кит испугалась:

— Счастлива? Счастлива? В каком смысле?

— Ты бы смогла полюбить все это?

— Откуда мне знать! — сказала она с ноткой раздражения в голосе. — Как я могу сказать? Их жизни невозможно примерить на себя, как невозможно проникнуть к ним в голову и узнать, о чем они действительно думают.

— Я спросил тебя не об этом, — заметил Порт, ожегшись.

— А надо бы. Здесь важно именно это.

— Ничуть, — сказал он, — Для меня это не важно. Я чувствую, что этот город, эта река, это небо — все это принадлежит мне точно так же, как и им.

На языке у нее вертелась фраза «Ты сумасшедший», но она ограничилась тем, что сказала:

— Странно.

Они сделали круг и пошли обратно к городу по дороге, лежавшей между стен сада.

— Лучше бы ты не задавал мне таких вопросов, — сказала она вдруг. — Мне нечего на них ответить. Как я могу сказать: да, я собираюсь быть счастлива в Африке? Мне очень нравится Айн-Крорфа, но откуда я знаю, захочется мне пробыть здесь месяц или уехать завтра же.

— Ты не сможешь уехать завтра же, раз уж зашла об этом речь, даже если бы захотела, разве что обратно в Бусиф. Я узнал расписание. До автобуса в Бу-Нуру еще четыре дня. А ехать в Мессад на грузовиках сейчас запрещено. По всей дороге стоят солдаты и штрафуют нарушивших запрет водителей.

— Значит, мы застряли в «Гранд Отеле». «С Таннером», — подумал Порт. Вслух:

— С Лайлами.

— Господи, помилуй, — пробормотала Кит.

— Интересно, до каких пор мы будем наталкиваться на них? Почему бы им не оторваться от нас раз и навсегда к чертям собачьим или остаться здесь и дать нам оторваться от них!

— Такие вещи не делаются сами собой, — сказала Кит. Она тоже подумала о Таннере. Ей показалось, что если бы не перспектива оказаться с ним вскоре за одним столом, она могла бы сейчас полностью расслабиться и жить тем же мгновением, что и Порт. Но бесполезно даже пытаться, если через какой-нибудь час она усядется лицом к лицу с живым доказательством своей вины.

Когда они добрались до гостиницы, было уже совсем темно. Они поели очень поздно и сразу после ужина, поскольку никто из них не испытывал желания выходить в город, отправились спать. Процесс этот занял больше времени, чем обычно, потому что в гостинице имелся только один таз для умывания и один кувшин — на крыше в конце коридора. В городе было очень тихо. Где-то в кафе по радио передавали запись Абдель-эль-Вахаба в новой аранжировке, напоминающую погребальную популярную песенку «Я рыдаю над могилой твоей». Умываясь, Порт слушал мелодию; внезапно ее оборвал раздавшийся по соседству собачий лай.

Он уже лег, когда Эрик постучал в дверь. К несчастью, он еще не успел погасить свет и из страха, что тот пробивается из-под двери, не осмелился притвориться спящим. Ему не понравился заговорщицкий вид Эрика и в особенности то, как тот на цыпочках прошмыгнул в комнату. Порт натянул халат.

— В чем дело? — спросил он. — Никто не спит.

— Надеюсь, я вас не потревожил, старина. — Как обычно, он говорил так, точно обращался к углам комнаты.

— Нет, нет. Но вам повезло. Еще минута, и я бы выключил свет.

— Ваша жена спит?

— Думаю, читает. Обычно она читает перед сном. А что?

— Я хотел спросить, нельзя ли мне взять роман, который она пообещала мне сегодня днем.

— Когда, прямо сейчас? — Он протянул Эрику сигарету и зажег свою.

— О, нет, если это доставит ей беспокойство.

— Лучше завтра, вы так не думаете? — сказал Порт, глядя ему в глаза.

— Вы правы. Я, собственно, зашел по поводу тех денег… — Он заколебался.

— Каких денег?

— Триста франков, которые вы мне одолжили. Я хочу их вам вернуть.

— О, не стоит. — Порт рассмеялся, все еще глядя ему в глаза. В течение минуты оба не проронили ни слова.

— Ну, если вам так хочется, — сказал наконец Порт, спрашивая себя, уж не ошибся ли он, паче чаяния, в юноше, и почему-то чувствуя себя как никогда уверенным в том, что нет.

— О, превосходно, — пробормотал Эрик, шаря в кармане своего пиджака. — Не люблю оставлять у себя на совести такие вещи.

— Вам не надо оставлять их у себя на совести, потому что, если вы помните, я вам их дал. Но если вы хотите все же мне их вернуть, что ж, как я уже сказал, я буду только рад.

Наконец Эрик вытащил-таки рваную тысячефранковую купюру и протянул ее со слабой, заискивающей улыбкой.

— Надеюсь, у вас найдется сдача? — сказал он, посмотрев наконец-то Порту в глаза, но так, как будто это стоило ему невероятных усилий. Порт почувствовал, что это важный момент, но он понятия не имел почему.

— Сомневаюсь, — сказал он, не беря предложенную купюру. — Хотите, чтобы я посмотрел?

— Если можно, — Его голос был очень тихим. Когда Порт выбрался из постели и подошел к саквояжу, в котором хранил деньги и документы, Эрик, видимо, расхрабрился:

— Все-таки я чувствую себя подлецом, вваливаясь среди ночи и приставая к вам с этими деньгами, но первым делом я хочу выбросить это из головы, и потом, мне позарез нужна мелочь, а в гостинице, кажется, некому разменять, а мы с мамой уезжаем завтра ни свет ни заря в Мессад, и я боялся, что больше вас не увижу…

— Уезжаете? В Мессад? — Порт обернулся, держа бумажник в руке. — В самом деле? Боже всемилостивый! Ведь наш друг, мистер Таннер, тоже хочет туда поехать!

— О? — Эрик медленно встал. — О? — произнес он снова. — Думаю, мы могли бы взять его с собой. — Он посмотрел на лицо Порта и увидел, что оно просветлело. — Но мы уезжаем на рассвете. Вам лучше прямо сейчас пойти и предупредить его, чтобы он ждал нас внизу в шесть тридцать. Мы заказали чай на шесть утра. Вам лучше сказать ему, чтобы и он сделал так же.

— Уже иду, — сказал Порт, кладя бумажник в карман. — Заодно спрошу, не разменяет ли он тысячу франков, потому что у меня, кажется, нет мелких денег.

— Хорошо. Хорошо, — сказал Эрик с улыбкой, вновь усаживаясь на кровать.

Порт застал Таннера ошалело скачущим по комнате в голом виде с распрыскивателем ДДТ.

— Входа, — сказал он. — От этой дряни никакого проку.

— Что у тебя?

— Клопы. Для начала.

— Слушай. Хочешь уехать в Мессад завтра утром в шесть тридцать?

— Я хочу уехать сегодня ночью в одиннадцать тридцать. А что?

— Лайлы отвезут тебя.

— А потом?

Порт сымпровизировал:

— Они вернутся сюда через несколько дней и сразу же поедут в Бу-Нуру. Они захватят тебя, и мы встретимся прямо там. Лайл сейчас у меня в номере. Хочешь переговорить с ним?

— Нет.

Повисло молчание. Электрический свет внезапно погас, потом появился вновь — хилый оранжевый червячок в колбе, — так что комната выглядела так, будто на нее смотрели сквозь сильные черные очки. Таннер взглянул на свою развороченную постель и пожал плечами:

— Во сколько, ты сказал?

— В шесть тридцать.

— Передай ему, что я буду ждать у входа. — Он нахмурился и посмотрел на Порта с легким выражением подозрения. — А ты? Почему ты не едешь?

— Они возьмут только одного, — солгал он, — и потом, мне здесь нравится.

— Разонравится, как только ты заберешься в постель, — горько сказал Таннер.

— Вероятно, клопы будут и в Мессаде, — предположил Порт. Теперь он чувствовал себя в безопасности.

— После этой гостиницы я готов попытать счастья где угодно.

— Мы будем ждать тебя в Бу-Нуре через пару дней. Смотри, не развороти там гаремы.

Он закрыл дверь и вернулся к себе в комнату. Эрик по-прежнему сидел на кровати в той же самой позе, но закурил новую сигарету.

— Мистер Таннер в восторге и встретит вас в шесть тридцать внизу у входа. Черт! Я забыл попросить его разменять для вас тысячу франков. — Он замешкался, собираясь вернуться обратно.

— Не беспокойтесь, прошу вас. Он может разменять их мне завтра по дороге, если понадобится.

Порт открыл было рот сказать: «Но я полагал, что вы хотите отдать мне триста франков», однако передумал.

Теперь, когда все устроилось наилучшим образом, было бы непростительной ошибкой попасть впросак из-за каких-то нескольких франков. Так что он улыбнулся и сказал:

— Безусловно. Что ж, надеюсь, мы увидимся по вашему возвращению.

— Само собой, — улыбнулся Эрик, глядя в пол. Он неожиданно встал и направился к двери. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Порт запер за ним дверь и постоял возле нее, впав в задумчивость. Поведение Эрика поразило его своей необыкновенной эксцентричностью, и тем не менее он по-прежнему подозревал, что оно объяснимо. Но его уже одолевал сон; он потушил то, что еще оставалось от света, и лег в постель. Повсюду хором заливались собаки, зато ему не досаждали клопы.

Этой ночью он проснулся в слезах. Его существо было колодцем глубиной в тысячу миль; он поднялся из толщ этой преисподней с ощущением беспредельной печали и покоя, но не помня ни одного сна, кроме безликого голоса, который прошептал: «Душа — самая истомившаяся часть тела». Ночь была бесшумной, за исключением легкого ветерка, запутавшегося в ветках фигового дерева и шевелившего мотки свисавшей с них проволоки. Они покачивались взад-вперед, тихонько поскрипывая. Послушав какое-то время, он заснул.