Ведьма войны - Андрей Посняков

– Никогда, ни за что и ни с кем я не изменю своему мужу, – не отводя взгляда, твердо заявила юная ведьма.

– Ты девочка красивая, – кивнул Штраубе. – Сочная и фигуристая. Да токмо Олена, на мой взгляд, милее. Посему о целомудрии своем можешь не беспокоиться.

– Ты врешь. Я тебе нравлюсь.

– Я потерплю, – пообещал сотник. – Хитра ты больно и чернокнижием балуешься. С тобой связываться себе дороже. Нечто я бабы попроще себе не найду?

– Но ты мне помог, немец, – попыталась уловить мысли собеседника чародейка. – Согласился под руку мужу моему пойти. На гордыню свою наступил и примером сим иных казаков в охотники пойти убедил.

Чародейка ощущала, как Ганса Штраубе переполняет любопытство. Это было понятно. Однако сие знание ничем Митаюки не помогало.

– Да, девочка, помог, – кивнул немец. – Вижу, замыслила ты чего-то. Ты хитра, народ здешний знаешь. Вестимо, должно получиться.

– Хорошо, немец, ты получишь плату за свою помощь. Часть золота из доли моего мужа.

– Не считай других дураками, девочка, если желаешь получить от них помощь, – покачал головой Штраубе. – Вы, дикари, золота не цените. Вы льете из него идолов, вы чеканите из него амулеты… Но это все. Вы не меняетесь им, не платите золотом, не копите слитки. Для вас нет разницы между золотым истуканом и деревянным, если они одинаково красивы. Ты стараешься не из-за золота.

– Тогда чего ты хочешь от меня, немец?

– Я хочу своей доли! – прищурился Штраубе. – Но не в золоте. Доли в том, чего ты добиваешься!

Митаюки прикусила губу и отступила. Отвернулась, раздумывая.

– Одно мое слово, и воеводой ватаги пойду я, – сказал ей в спину Ганс Штраубе. – Матвей Серьга хорош, но мне верят больше. Твой план набега мне очень нравится, но я могу провести его сам, без тебя. Ты, может статься, и чернокнижница, однако порох и свинец неплохо заменяют самые могучие заклинания.

– Но добиться того, чего хочу я, ты не сможешь, – снова повернулась к немцу ведьма. – Свинец может убить, разрушить. Но пули и ядра не умеют создавать.

– Мудрое утверждение, – усмехнулся Штраубе. – Не стану ему перечить. Но давай перейдем к делу. Чего ты добиваешься, что задумала на самом деле?

– Когда увидишь, поймешь, – пожала плечами Митаюки-нэ. – Я согласна, Ганс Штраубе. Если ты будешь исполнять мои приказы, то получишь свою долю в моем успехе.

– Нет, – покачал головой немец. – Помогать: да. Однако исполнять приказы, подобно безропотному слуге, я не стану.

– Но ты всегда и безусловно будешь признавать титул моего мужа!

Штраубе криво усмехнулся. Он понимал, в чем таится разница между «признавать титул» и «подчиняться». Молодая туземка была достаточно умна, чтобы не допускать подобных оговорок.

– Я буду признавать и поддерживать его высокое положение, – согласился немец.

– Договорились! – кивнула Митаюки и пошла в острог.

– Стой, чернокнижница! – окликнул ее немец. – Дай клятву, что не обманешь.

– Не обману, – мотнула ведьма головой. – Ты мне нужен. Так же, как я тебе.

– А когда стану не нужен, ты попытаешься меня прикончить? – сделал вывод Штраубе.

– Так же, как и ты меня, – невозмутимо пожала плечами Митаюки и пошла дальше.

Немец тяжело вздохнул, глядя ей в спину, и пробормотал себе под нос:

– «Вы не могли бы сделать походную роспись, милый Ганс?» – «Даже и не знаю, Митаюки…» – «Но я очень вас прошу, милый Ганс!» – «Ладно, Митаюки, раз уж ты так просишь, то сделаю» – «Очень благодарна, милый Ганс!» – «Всегда к вашим услугам, юная леди…». – Он вздохнул еще раз. – Ладно, пойду считать припасы. Доннер веттер… Интересно, и во что это я так лихо только что ввязался?

Между тем к острову с часовней в эти самые минуты причалила лодка. Афоня Прости Господи выбрался из нее, удерживая в правой руке накрытую полотном корзинку, за нос вытянул полегчавший челн далеко на берег, после чего паренек вошел в двери.

Отец Амвросий, понятно, стоял за алтарем на коленях и, отвешивая глубокие поклоны и крестясь, истово молился выставленным в ряд образам:

– Боже святый и во святых почивай, трисвятым гласом на небеси от ангел воспеваемый, на земли от человек во святых своих хвалимый, тебе самому действующему вся во всех, мнози совершишася, святии в коем роде благодетельми благоугодившии тебе…

Афоня отступил к стене, присел на стоящую там лавочку, поставив корзинку на колени и терпеливо дожидаясь окончания одинокой службы. А длилась она долго… Однако не бесконечно.

– Что привело тебя сюда в столь неурочный час, несчастный? – наконец соизволил обратить на гостя внимание священник.

– Рыбу копченую горяченькую тебе из острога прислали, отче, сбитень пряный и просьбу поутру с благословением приплыть. Новый поход к язычникам казаки затеяли, слово божие нести.

– Рази не ведаешь ты, что плоть я свою голодом умерщвляю?! – гневно ответил отец Амвросий. – Почто вкусности всякие таскаешь? Хватило бы мне и корочки хлеба сухой и плесневелой!

– Где же мне взять здесь корку хлеба, батюшка?! – изумился паренек. – Тут и свежего-то третий год, поди, никто не видел, а ты про корочку сухую сказываешь!

– Ладно, давай! – поднялся с колен священник.

– Вот, испей, – первым делом протянул ему деревянную фляжку Афоня. – Пересохло в горле, поди, после чтения слов святых для бога?

Отец Амвросий взял флягу, осушил в несколько глотков, поморщился:

– Фу, что за сбитень?! Горький, холодный, не сладкий!

– Остыл, батюшка. Путь-то не близкий, море ледяное.

– Ладно… – Священник крякнул, облизнулся, сел на скамью, переставил корзину себе на колени, откинул тряпицу и решительно взялся за разделку толстой тушки жирного коричневого судака. Афоня Прости Господи же, напротив, поднялся, обогнул скамью, встал у отца Амвросия, вскинул руки у него над головой и стал ими водить, что-то еле слышно нашептывая. Однако рыба не бесконечна, особенно такая мягкая и вкусная…

– Плоть слаба. – Облизав последние косточки, священник кинул их в корзинку. – Надеюсь, господь простит мне эту скоромную малость. Пойду руки в море помою.

Отец Амвросий вышел наружу. Афоня же прошел вперед, с интересом прошел вдоль икон, поводил перед ними ладонями, понюхал горячие сальные свечи.

– Поезжай, Прости Господи, – вернулся, отирая ладони о рясу, священник. – Скажи, приплыву утром, благословлю.

– Да, батюшка, – кивнул паренек, подхватил корзинку, направился к дверям, но перед самым порогом вдруг остановился, оглянулся через плечо: – Скажи, отче… Коли служитель богов клятву им дал нести слово истины в чужие народы, об истинных богах не ведающих… Коли служитель этот заместо странствий и проповедей на острове запирается да молится один втихомолку, сие на пользу душе его пойдет али токмо в бездну греха погрузит и обиду в богах вызовет? Кои служителя подобного и вовсе отринуть могут…

– Не узнаю речей твоих, Афоня Прости Господи, – моментально побелев, хрипло произнес священник. – Откель ты слов таких набрался и по какому праву меня, отца своего во Христе, вопрошаешь?!

– Так, женщину одну встретил, – ответил паренек и вышел за дверь.

Отец Амвросий облегченно перевел дух, несколько раз размашисто перекрестился, подкрался к порогу, тихонечко толкнул створку наружу – и с воем ужаса отпрянул назад, налетев на алтарь, опрокинул его и отбежал еще дальше, пока не уперся спиной в скромный иконостас.

На крыльце стояла его давняя знакомая – язычница из рода сир-тя, именем Ирийхасава-нэ, что уже не раз настойчиво просила у священника приобщения к христианству. Зело странным, надо сказать, способом. Круглолицая и широкобедрая дикарка, одетая в бобровую кухлянку, перешагнула порог, повела носом, улыбнулась, сделала еще пару шагов.

– Здравствуй, великий и могучий белый шаман, – сказала она с легким поклоном. – Как же давно не видела я тебя! С самой-самой весны. Скажи, сколь многим смертным успел ты передать свое учение? Где я могу приобщиться великой христианской мудрости?

– Ты… Ты… Ты… – запинаясь раз за разом, никак не мог ответить отец Амвросий.

– Я пришла, – согласилась Ирийхасава-нэ.

– Порождение Сатаны! Исчадье ада! – с ужасом выстрелил в нее ругательствами священник, выставил перед собой крест на вытянутых руках. – Сгинь, сгинь! Пропади!

– Нет-нет, отче, я не должна уходить, – отрицательно покачала головой сир-тя. – Я помню твое учение. Ваш бог предавался в пустыне одиночеству и терпел там искусы от темных духов. Достойный Иисуса служитель должен обязательно устоять перед искусами. Из любви к тебе, отче, как твоя преданная ученица, я принесла тебе обязательный для православного отшельника искус.

Девушка поднесла пальцы к горлу – и в тот же миг кухлянка рухнула на пол, оставив ее полностью обнаженной. Священник чуть не застонал, увидев перед собой сильное, красивое, юное тело. Розовые языки пламени, раскачиваясь, словно поигрывали сосками высоких грудей, пробирались между ног, гладили ровные смуглые бедра, обнимали руки и плечи, явственно бегали по ее бокам и животу…