Ангел-наблюдатель (СИ) - Ирина Буря

— Что это ты собралась ломать? — мгновенно пришел в себя я.

— Стену, которой Игорь с Дарой себя окружили, — ответила она устало. — С тех пор, как узнали о себе. После той катастрофы — еще раз тебе спасибо, что она полной и окончательной не стала — они даже выслушать нас, как следует, не захотели. Сочли себя результатом непонятно какого эксперимента, и прощать это никому, по-моему, не собираются.

— Что значит — не собираются? — резко выпрямился я.

— Нет-нет, они ничего такого не делают, — тут же успокоила она меня. — Не скандалят, не ведут себя вызывающе, ни с кем не спорят. Целыми днями занимаются, готовятся к поступлению, отвечают на вопросы о нем — но только о нем. В остальном они полностью закрылись. От всех. Они словно исключили всех, кроме друг друга, из своей жизни. Анатолий даже к мыслям Игоря пробиться не может — у того все время блок стоит.

— Наблюдатели это тоже заметили, — нехотя сообщил я ей. — И, похоже, не намерены с этим мириться.

— Вот видишь, — пожала она плечами. — Узнав, что они принадлежат одновременно к двум мирам, они гордо отвернулись от обоих — с людьми, мол, им давно не интересно, а с ними вам — и оказались на безлюдном острове между обоими, вокруг которого еще и крепостную стену соорудили. И пока ее не разрушить, никакого мостика понимания — ни с какой стороны — к ним не проложить.

— А я говорю — нет! — грохнула Марина кулаком по столу. — Да, я и сейчас отрицать не стану, что человеку встряски нужны, чтобы он истинную цену себе знал, но не такой ценой!

— Марина, хватит, — решительно оборвала ее Татьяна. — Ты-то, по-моему, прекрасно знаешь, что на них даже то, что мы чуть Анатолия с Тошей — и Макса тоже — не потеряли, никак не подействовало. И все увещевания Анабель, как с гуся вода. Такую броню самонадеянности без сильных средств уже не пробить, я это по себе помню. — Уголки губ у нее чуть дрогнули. — А в отношении Игоря вообще — за мной единственной здесь последнее слово. И потом — Стас ведь говорит, что ничего бесповоротного бояться не стоит.

Повернув голову, Марина уставилась на меня пронзительным взглядом, скептически поджав губы.

— Я хотел бы узнать, что именно ты намерена делать, — медленно обратился я к Татьяне, стараясь не смотреть на Марину. И не думать обо всех своих многочисленных сомнениях нескольких последних дней.

— Я хочу, чтобы они увидели, — также не спеша, словно взвешивая каждое слово, ответила она, внимательно разглядывая свои руки, лежащие на сумке, — что все поступки влекут за собой последствия. Их собственные тоже. Я хочу показать им, что, хотят они того или нет, они прочно связаны как с нашим, так и с вашим миром. Что ужиться можно с обоими, с кем угодно, при простом желании сделать совсем небольшой шаг друг навстречу другу. В то время как упрямая непримиримость вызывает в ответ удвоенную неприязнь, и так без конца.

— И каким же образом ты хочешь показать им это? — настаивал я, прекрасно зная, что воплощение в жизнь любых великих идей общего плана требует громадной практической работы — во избежание громадного же списка потерь.

— Чистка памяти производится, когда человек без сознания, после какой-то аварии, я правильно поняла? — задала она мне встречный вопрос и, дождавшись моего молчаливого кивка, продолжила: — Если ты сможешь предупредить меня о ней, я — каким-нибудь образом — сделаю так, чтобы мы с Анатолием оказались рядом, и уж вдвоем мы точно сумеем избавить от нее детей. В последний момент, чтобы они, как следует, перепугались. А вот потом, когда с них шелуха самонадеянности слетит, объясним, что они не так много знают и могут в жизни, как им кажется, и что в ней лучше учиться не воевать, а дружить.

Все многочисленные сомнения нескольких последних дней ринулись мне в голову.

— Нет! — выдохнул я.

— Вот и я говорю — ни за что! — обрадованно подхватила Марина. — У них что угодно может наперекосяк пойти, еще и в наших условиях!

— Татьяна, — пропустил я ее слова мимо ушей, но в памяти сделал еще одну пометку в списке тем, которые мы с ней обсудим после ее смерти, — я тебе ответственно заявляю, что не вижу никаких оснований для подобных настроений. Ты сама говоришь, что они ведут себя тихо и спокойно, и я еще раз повторяю, что им нужно продержаться только до совершеннолетия — потом и их знание о нас уже скрывать не нужно будет, и в программу их сразу же можно будет…

— Я могу передать им твои слова? — перебила она меня.

— Черт! — мгновенно остыл я, и она многозначительно кивнула.

— Сейчас принеси я им официальные заверения от вашего начальства, — тихо сказала она, — с подписями и печатями, до них не достучаться — они им просто не поверят. И это еще не все. Я Игоря знаю — когда он вот так затаился, в нем взрыв копится. Вырастут они, предложите вы им дружбу и сотрудничество — после того как знать их не хотели, — Марина опять возмущенно фыркнула, — что, если они откажутся? Со всем своим знанием о вас? Ты можешь мне гарантировать, что ваши не поступят с ними намного жестче — как со взрослыми?

— Нет, — честно ответил я, и Марина резко дернулась в мою сторону — я едва успел руку ее перехватить, и крепко прижать ее к столу. — Но я могу гарантировать тебе другое. Я все это время много думал. Много. И говорю тебе здесь и сейчас — приказ на организацию какого бы то ни было несчастного случая для Игоря и Дары я не отдам. Просто не смогу. Врать не буду — для кого другого без особой охоты, но отдам, а для них нет. В отставку к чертовой матери и к народу — скандал поднимать! Язвить вы здесь умеете, — покосился я на Марину, — хотя понятия не имеете, сколько наших уже на вашей стороне. Чьими-то стараниями, между прочим.

Откинув голову, Марина недоверчиво окинула меня взглядом. Руку ее я на всякий случай не отпустил.

— И что это сейчас решит? — подняла на меня совершенно непроницаемые глаза Татьяна. — Ты же сам сказал, что на твое место просто поставят кого-то другого, который выполнит этот приказ и нас о нем предупреждать не будет. И тебя по головке не погладят, и наши здесь наверняка отсиживаться не будут, и Игорь с Дарой