Искры - Михаил Соколов

— Я даю тысячу рублей, а ты сам знаешь, что деньги зарабатывают, — пошел Яков напрямую, поняв, с кем имеет дело.

Молодец подумал, подозвал друзей и стал с ними советоваться, а потом вернулся к Якову и условился относительно получения денег.

После митинга, Чургин, увидев Якова, подошел к нему.

— Здравствуйте, господин Загорулькин. Что это вы здесь делаете?

— А-а, Илья Гаврилович! — рассеянно произнес Яков.

И в это время из-за штабеля леса выбежали черносотенцы. Один из них взмахнул рукой.

— Илья! — испуганно вскрикнула Оксана.

Чургин оглянулся и в ту же секунду упал на колени, а потом схватил нападавшего за ноги, поднялся и, как бревном взмахнув им над головой, швырнул в толпу черносотенцев. В это время другой черносотенец занес над Чургиным кулак с кастетом.

Яков выхватил револьвер, выстрелил в Чургина, но промахнулся и убил черносотенца.

— Как? И ты? А-а, — сволочь! — набросились на него черносотенцы, но он выстрелил еще раз, а потом все смешалось.

— Бей их, гадов!

— Круши черную банду! — метался в толпе Недайвоз, и кулак его, как обух, опускался на головы черносотенцев.

Раздались свистки полиции, над головами замелькали лампы, обушки, и все зашумело и замелькало перед Яковом, как в водовороте.

Чургин посмотрел на труп и спросил:

— Это кто же его?

— Я.

— Благодарю вас, Яков Нефедович, — сказал Чургин и хотел еще что-то сказать, но его окружили рабочие.

Яков подумал: «Промазал, черт меня возьми», — и, поправив шапку, пошел прочь. А когда он отошел немного, его настиг один из черносотенцев и воткнул ему нож в спину.

— Якова убили! — вскрикнула Оксана…

Глава пятнадцатая

1

Россия переживала великие потрясения.

В городах останавливались заводы и фабрики, возникали Советы депутатов рабочих, происходили столкновения народа с войсками.

В селах создавались революционно-крестьянские комитеты, пылали имения, захватывались земли помещиков.

Во флоте восстали крейсер «Очаков», контрминоносец «Свирепый», минный заградитель «Буг», и восставшие матросы потребовали ст правительства созыва Учредительного собрания.

В Воронеже и Курске, в Тифлисе и Владивостоке, в Минске и Иркутске, в Сухуме и Бобруйске — по всей стране вспыхивали волнения среди солдат, избирались военные комитеты.

В Закавказье, в Терской области, рабочие сражались на баррикадах с войсками. В Финляндии, в Сибири восставшие останавливали движение на железных дорогах, захватывали вокзалы.

Самодержавие шаталось, как гнилое дерево, и огрызалось, как затравленный зверь. Оно опубликовало манифест о даровании «свободы» и приказало войскам «холостых залпов не делать и патронов не жалеть». Оно поручило графу Витте сформировать представительный кабинет и расстреляло солдат в Ташкенте. Оно издавало указы о сложении выкупных платежей за землю и послало генерал-адъютантов усмирять мужиков Тамбовской, Черниговской, Саратовской губерний «в видах водворения общественного порядка и спокойствия». Оно хитрило, лицемерило, обманывало народы России, натравливало их друг на друга, организовывало черные сотни, избивало демонстрантов и просило кайзера Германии скорее придвинуть немецкие войска к русской границе.

Но все было тщетно. Над Россией бушевала великая очистительная гроза революции.

В Югоринске каждый день создавались новые профессиональные союзы, каждый день происходили собрания и не хватало помещений для митингов. Только что состоялось учредительное собрание профессионального союза металлургов, в который сразу записалось более двух тысяч человек, как возник «Союз учителей», потом «Союз почтово-телеграфных служащих». Вскоре железнодорожники создали свой профессиональный союз, парикмахеры объявили о создании «Союза парикмахеров», владельцы магазинов организовали «Союз мелких и средних торговцев», хозяева небольших предприятий создали «Корпорацию самостоятельных хозяев».

Но силы реакции тоже не бездействовали… Полицмейстер стал спешно вербовать всякий сброд в «Союз русского народа» и создавать черные банды.

Происходило открытое размежевание сил. Каждая сторона готовилась к чему-то важному и решительному, торопилась, словно боялась упустить момент. И каждая сторона следила за противником.

Рюмин шел по городу и с любопытством посматривал по сторонам. На улицах слышались разговоры о собраниях, о событиях, о Югоринском совете.

Возле оружейного магазина было особенно оживленно. Какой-то охотник показывал только что купленное ружье крупному человеку в желтом кепи. Подойдя ближе, Рюмин узнал Ткаченко.

— Чок и чок-бор, кучность будет отличная, — говорил он, засматривая в стволы.

Из магазина вышли два молодца с ружьями подмышкой и боеприпасами в руках. Ткаченко спросил у них:

— Бернардт?

Молодчики переглянулись, посмотрели на свои ружья с длинными, как бы витыми стволами и пошли.

— Бернат, — ответил один из них.

Ткаченко достал из кармана портсигар, взял папиросу, а на крышке портсигара поставил две черточки.

— Санкюлоты, «золотая рота», а попросту — босота, — проговорил он.

Рюмин стоял позади него и думал: «Так. Черносотенцы водружаются, а члены комитета только записывают, сколько чего куплено». В это время один из рабочих, вышедших из магазина с ружьями, радостно окликнул его:

— Леонид Константинович! Какими судьбами?

Ткаченко обернулся и удивленно, но холодно спросил:

— Господин Рюмин?

Рюмин почувствовал себя так, как если бы ему дали пощечину, но стерпел и протянул ему руку.

— Здравствуйте… Я думал, вы только регистрируете чужие покупки, а вы, оказывается…

Подошли Щелоков, Данила Подгорный и трое рабочих. Все были с ружьями, с боеприпасами, с охотничьими сетками. Рюмина окружили, засыпали вопросами, но Ткаченко так строго посмотрел на всех, что сразу наступила тишина и каждый поспешил удалиться.

И Рюмин опять почувствовал себя униженным, но подавил в себе обиду и спросил:

— Завод работает?

— Вчера начал. Локаут был у нас.

— Снят?

— Сняли, явочным порядком.

— Леон в городе?

Ткаченко промолчал.

Рюмин поправил очки, стряхнул с форменной шипели снежинки и, попрощавшись, ушел. А Ткаченко посмотрел ему вслед, вздохнул и, увидев вышедших из магазина черносотенцев с ружьями в руках, сделал на портсигаре еще две черточки. «Десять человек, десять ружей, двадцать стволов. Здорово, черти, раскупают», — подумал он.

Чувство стыда и досады охватило Рюмина, и ему уже не хотелось идти к Леону. «Все равно не поверят, не поймут, не примут. А я ехал к своим близким, к друзьям», — думал он и уже раскаивался, что вернулся в Югоринск. До этого он все время был в Петербурге, дома. Отец, министерский чиновник, к его изумлению, не корил его, узнав о революционной работе, а брат сказал насмешливо: «Значит, струсил? Напрасно. Сейчас в оппозиции находятся даже такие люди, как князь Мещерский, Трубецкой, даже Святополк-Мирский».

В столице революционные события захватывали все слои интеллигенции, а социал-демократ инженер Рюмин не находил места и занятия. Целыми днями он бродил по берегу Невы, где когда-то гулял со студентами-друзьями, и, как и тогда, думал о том, что делать. Мысль о том, что он стал дезертиром в самый решающий момент революции, стала непереносимой. Он пошел в Петербургский совет и встретил там Луку Матвеича.

И вот он приехал в Югоринск и блуждал по городу, не решаясь идти в Совет, к Леону. Так, исколесив несколько улиц, Рюмин пришел к начальнику доменного цеха и попросил работы.

— Надеюсь, поливать чугун не будем? — шутливо спросил начальник цеха.

— Не будем, — ответил Рюмин. — Если директор не пожелает, разумеется.

— О, директор стал теперь шелковый!

Рюмин оформил поступление и пошел к Леону.

Возле здания чайной было людно и шумно. Слышались бойкие голоса подростков, носивших подмышкой газеты.

— Самые последние новости!

— Статья Ленина про революцию!

— Свежий «Бюллетень» Совета! — выкрикивали они, размахивая газетами.

Рабочие покупали газеты, «Бюллетень», платили деньги и не брали сдачи.

— В фонд Совета пущай идут, — говорили они.

Ткаченко, держа в руках газету, стоял в кругу рабочих и громко читал:

— «Развязка приближается. Новое политическое положение обрисовывается с поразительной, только революционным эпохам свойственной, быстротой. Правительство стало уступать на словах и начало тотчас готовить наступление на деле. За обещаниями конституции последовали самые дикие и безобразные насилия как бы нарочито для того, чтобы еще нагляднее представить народу все реальное значение реальной власти самодержавия. Противоречие между посулами, словами, бумажками и — действительностью стало бесконечно ощутительнее. События стали давать великолепное подтверждение той истине, о которой мы давно уже твердили и всегда будем твердить читателям: пока не свергнута фактическая власть царизма, до тех пор все его уступки., вплоть даже до „учредительного“ собрания, — один призрак, мираж, отвод глаз».