Весь Хайнлайн. Кукловоды - Роберт Хайнлайн

Вот тут я застрял. Я знал, что ответ был правильный. Но не знал — почему. Майор продолжал погонять меня.

— Отвечайте же, мистер Рико. Это точная наука. Вы сделали математическое заявление, вы должны его доказать. Не то некоторые скажут, будто вы по аналогии заявили, что одна картофелина стоит столько же, сколько тысяча клубней. Нет?

— Никак нет, сэр!

— Почему? Докажите.

— Люди — не картошка.

— Уже легче, мистер Рико. Думаю, для одного дня мы достаточно натрудили ваши усталые мозги. Завтра представите классу в символической логике письменное доказательство вашего ответа на мой изначальный вопрос. Дам вам намек. Посмотрите примечание семь к сегодняшней главе. Мистер Саломон! Как развивался нынешний политический строй во время Смуты? И что есть его нравственное обоснование?

Салли запутался еще в первой части. Вообще-то никто не может точно сказать, каким образом появилась Федерация; просто взяла и выросла. К концу двадцатого века правительства оказались в кризисе, чем-то нужно было заполнить вакуум, и затычкой стали ветераны. Они проиграли войну, у многих не было работы, многих тошнило при одном упоминании о договоре в Нью-Дели, особенно болезненно ребята воспринимали вопрос о военнопленных. А еще они умели сражаться. Но это не было переворотом, скорее — как в России в семнадцатом году. Одна система рухнула, возникла другая.

Первый известный случай произошел в Абердине, Шотландия. И он типичен. Несколько ветеранов собрались и организовали «Комитет бдительных», чтобы остановить грабежи и беспорядки, кое-кого повесили (включая двоих своих) и решили не принимать к себе никого, кроме ветеранов. Принцип был выбран случайно: друг другу они немного, но доверяли, а больше не верили никому. То, что началось как экстремальная мера, стало конституционной практикой… через одно-два поколения.

Вероятно, те шотландские солдаты, когда посчитали необходимым казнить двоих ветеранов, тогда же и постановили, что раз так получается, то они не желают, чтобы всякие «чертовы спекулянты, барышники с черного рынка, двурушники, уклонисты, так их и растак, гражданские» имели тут слово. Пусть делают, что велено — понял, нет? — пока мы, гориллы, наводим порядок. Это мое предположение, потому что я чувствовал бы себя именно так… а историки соглашаются, что антагонизм между гражданскими и вернувшимися с войны солдатами был гораздо сильнее, чем мы можем представить сегодня.

По учебнику Салли этого рассказать не мог. В конце концов, майор Рейд отстал от него.

— Завтра представите классу письменный ответ на три тысячи слов. Мистер Саломон, можете назвать мне причину — не историческую, не теоретическую, а практическую, — почему гражданские права сейчас имеют только отслужившие и вышедшие в отставку военные?

— Ну… потому что это избранные люди, сэр. Они сообразительнее.

— Абсурд!

— Сэр?

— Что, слово для вас слишком длинное? Я сказал, что вы ляпнули глупость. Военные не умнее штатских. Во многих случаях гражданские лица куда смышленее и разумнее. Этим, кстати, обосновывали попытку coup d’etat непосредственно перед нью-делийским соглашением, так называемое Восстание ученых. Пусть, мол, интеллигенция правит, и у вас будет утопия. Разумеется, они с самого начала сели в лужу своими глупыми задами. Потому что научные изыскания, несмотря на их пользу обществу, сами по себе не имеют общественной ценности. Те, кто занимается ими, могут оказаться эгоцентристами, а кое-кому не будет хватать чувства гражданского долга. Я дал вам подсказку, мистер. Можете ее отыскать?

— Н-ну… военные дисциплинированы, сэр, — отозвался Салли.

Майор Рейд был с ним мягок.

— Извините. Красивая теория, не поддерживаемая фактами. Ни вам, ни мне, пока мы состоим на службе, нельзя голосовать, а армейская дисциплина вовсе не делает человека дисциплинированным. Преступность среди ветеранов на том же уровне, что и среди гражданских. И вы забываете, что в мирное время многие служат не в боевых частях, а там порядки мягче. Там люди просто изматываются, подвергаются опасности, и все же на выборах их голоса будут считаться.

Майор Рейд улыбнулся.

— Мистер Саломон, я задал вам коварный вопрос. Практическая причина дальнейшего существования нашей политической системы точно такая же, как для всего остального. Эта система работает удовлетворительно. Тем не менее полезно рассмотреть детали. На протяжении всей истории люди старались передать всю полноту власти в руки, которые будут хорошо охранять ее и мудро использовать ради пользы всех остальных. Ранние абсолютные монархии страстно защищали «божественное право королей». Иногда предпринимались попытки выбрать мудрого правителя самостоятельно, а не оставлять выбор божьему промыслу. Как, например, сделали шведы, призвав на свой трон француза генерала Бернадотта. Проблема в том, что запас Бернадоттов весьма ограничен, на всех не хватит. Исторические примеры простираются от абсолютной монархии до полнейшей анархии. Человечество опробовало тысячи путей, а еще больше предлагалось. Некоторые — крайне дикие, как коммунизм, по образцу и подобию муравейника, который настойчиво предлагал Платон под обманчивым именем «республика». Но намерения всегда сводились к одному: правительство должно быть стабильным и доброжелательным. Все системы старались добиться этой цели, ограничивая гражданские права кругом лиц, которым, по всеобщему мнению, хватит мудрости справедливо распорядиться ими. Повторяю: все системы, даже так называемые «неограниченные демократии», лишали избирательных прав не менее одной четверти населения по возрасту, месту рождения, уплате избирательного налога, судимости и так далее.

Майор цинично усмехнулся.

— Никогда не мог понять, почему тридцатилетний идиот проголосует мудрее, чем пятнадцатилетний гений… но лишь возраст даровал «божественное право всякого простого человека». Неважно, чем расплачивались за свои прихоти. Итак, избирательные права зависели от места рождения, происхождения, расы, пола, собственности, образования, возраста, религии и так далее. Все системы работали, но ни одна из них — хорошо. Обязательно находился кто-то, кто считал их тиранией, а в результате они со временем либо изживали себя, либо рушились. Сейчас у нас совсем другая система. И она работает прилично. Многие жалуются, но никто не восстает. Личная свобода для всех — как никогда в истории, законов немного, налоги низкие, жизненный уровень высок, преступность наоборот. Почему? Не потому что наши избиратели умнее остальных, этот аргумент мы уже отклонили. Мистер Таммани, можете сказать нам, почему наша система работает лучше, чем те, которыми пользовались наши предки?