Благоволительницы - Джонатан Литтелл

И вот мы, бросив тело бедного Пионтека, тронулись в путь с ордой оборвышей. Томас тащил автомат, я – мешок с едой. В группе насчитывалось около шестидесяти мальчишек и десяток девочек. Большинство, как мы поняли позже, оказались сиротами, кто из области Замостья, кто-то даже из Галиции или окрестностей Одессы. Они месяцами блуждали за линиями русских, питались чем придется, принимали других детей, безжалостно убивали и русских, и тех немцев, которых считали дезертирами. Как и мы, они шли ночью и отдыхали днем, хоронясь в лесах. По дороге двигались в военном порядке, впереди звено разведчиков, потом основная часть группы, девочки в середине. Мы дважды видели, как они, разбившись на маленькие группки, убивают спящих русских. Первый раз это было легко: солдаты напились водки на ферме, дети всех передушили или зарубили во сне. Во второй раз один мальчишка проломил караульному голову камнем, а другие кинулись на тех, кто храпел у костра рядом со сломавшимся грузовиком. Любопытно, что они никогда не брали у русских оружие. «Наши немецкие винтовки самые лучшие», – объяснил Адам. Как-то мы оказались свидетелями их нападения на патруль, неслыханного по коварству и жестокости. Разведчики обнаружили небольшое соединение и сообщили группе, человек двадцать мальчиков пошли по шоссе к русским с криками: «Русские! Давай! Хлеб, хлеб!», остальные спрятались в лесу. Русские, ничего не подозревая, позволили бродяжкам подойти, некоторые даже смеялись и доставали из котомок хлеб. Дети окружили солдат, а потом набросились на них с лопатами и ножами, устроив неистовое побоище. Я видел, как семилетний малыш вскарабкался на спину русскому и воткнул ему в глаз длинный гвоздь. Тем не менее двое солдат, прежде чем их убили, успели дать очередь. Троих детей расстреляли в упор, пятерых ранили. После стычки выжившие, залитые кровью мальчики принесли в лагерь пострадавших, те плакали и выли от боли. Адам отдал честь своим бойцам и сам прирезал раненных в ноги или в живот, двоих, более везучих, поручил девочкам. Мы с Томасом тоже пытались худо-бедно промыть и перевязать лоскутами рубашек их раны. Друг с другом дети обращались так же жестоко, как со взрослыми. На привалах мы имели удовольствие наблюдать за ними. Адаму прислуживала одна из девочек-подростков, которую потом он поволок в лес. Мальчишки дрались за кусок хлеба или колбасы, малыши крали еду из сумок и пускались наутек, а старшие раздавали им пинки и даже охаживали лопатой. Потом двое или трое парней хватали какую-нибудь девочку за волосы, швыряли на землю, насиловали на глазах у остальных, кусали за шею, как щенки. Многие, глядя на них, открыто дрочили, нетерпеливые били влезшего на девочку и отшвыривали в сторону, чтобы занять его место. Если несчастная пыталась бежать, ее догоняли и опрокидывали ударом ноги в живот, все это сопровождалось пронзительными криками и воем. Впрочем, большинство девочек, едва достигших половой зрелости, похоже, были уже беременны. Я ощущал себя пациентом сумасшедшего дома, мои нервы с трудом выдерживали эту дикость. Дети постарше едва говорили по-немецки. Хотя, по крайней мере до прошлого года, все они ходили в школу, от воспитания не осталось и следа, кроме непоколебимой убежденности в принадлежности к высшей расе. Они жили как примитивное племя или шайка, удачно объединившаяся, чтобы убивать или искать еду, и яростно ссорились из-за добычи. Авторитет Адама, физически самого сильного, был непререкаем. Однажды в моем присутствии он до крови разбил о дерево голову мальчику, не сразу выполнившему приказ. Возможно, подумал я, Адам убивает всех оказавшихся на его пути взрослых, чтобы оставаться командиром.

Наш поход длился несколько ночей. Я чувствовал, что постепенно теряю контроль над собой, и прилагал неимоверные усилия, чтобы самому не избить кого-нибудь. Томас сохранял олимпийское спокойствие, следил за маршрутом по карте и компасу и совещался с Адамом, в каком направлении продолжать путь. Перед Гольновом мы пересекли железную дорогу на Каммин, а потом – небольшими группками – шоссе, за которым лежал огромный, дремучий и опасный лес; нам повезло: патрули в основном держались автострады. Нам снова стали встречаться отбившиеся от частей немецкие солдаты, которые в одиночку или группами пробирались к Одеру. Томас не давал Адаму их убивать. К нам присоединились двое военных, немец и эсэсовец-бельгиец, другие шли мимо, предпочитая спасаться в одиночку. Уже совсем потеплело, даже в лесу снег растаял, и я наконец снял тяжелую, до сих пор не просохшую шинель. Адам решил проводить нас до Одера в усеченном составе и оставил девочек и малышей под охраной двух раненых на длинном языке сухой земли. Переправа через болото заняла почти всю ночь, иногда требовалось сделать огромный крюк, но мы ориентировались по компасу Томаса. Наконец перед нами возник черный, сверкавший под луной Одер. Между нами и немецким берегом тянулась длинная цепь островов. Лодки мы не нашли. «Тем хуже, – заявил Томас, – тогда доберемся вплавь». «Я не умею плавать», – признался бельгиец. Уроженец Валлонии, на Кавказе он близко общался с Липпером и рассказал мне о его гибели в Ново-Буде. «Я тебе помогу», – пообещал я. Томас обратился к Адаму: «Не хотите с нами? Обратно в Германию?» – «Нет, – ответил мальчик. – У нас свои задачи». Мы сняли сапоги, засунули их за ремень, фуражку я спрятал под китель. Томас и солдат-немец, назвавшийся Фрицем, оставили при себе пистолеты, на случай нежелательных встреч на острове. В том месте ширина реки достигала примерно трехсот метров, но по весне вода разлилась, и течение было быстрым. Мы с бельгийцем, которого я, плывя на спине, держал за подбородок, продвигались вперед медленно, нас сносило в сторону, и я чуть не пропустил остров. Почувствовав землю под ногами, я еще немного протащил бельгийца за воротник, пока он не смог идти самостоятельно. На берегу я в изнеможении опустился на землю, а бельгиец отправился на поиски Томаса и немецкого солдата; те поднялись выше и, вернувшись, сообщили, что остров вроде бы пуст. Как только я опять смог держаться на ногах, мы побрели через лес. Противоположный берег тоже был темный и безмолвный. Но на пляже столб, выкрашенный в красно-белую полосу, указывал место связи. Кабель полевого телефона, накрытого от непогоды брезентом, тянулся под водой. Томас снял трубку и покрутил рукоятку. «Добрый вечер, – поздоровался он, – да, мы немецкие офицеры». Он назвал наши имени и звания. Потом последовало: «Отлично». Томас повесил трубку, выпрямился и взглянул на меня, широко улыбаясь. «Нам велено стать в ряд и расставить ноги». Едва мы успели выполнить приказ, на немецком берегу зажгли прожектор, нас осветил мощный луч. Так мы и стояли несколько минут. «Здорово придумано», – прокомментировал Томас. В темноте раздался шум мотора. Рядом с нами причалила резиновая лодка, трое солдат молча, изучающе смотрели на нас, держа автоматы на прицеле, пока не удостоверились, что мы и правда немцы. По-прежнему не произнеся ни слова, посадили нас на борт, и лодка помчалась по черным водам.

На берегу в темноте ждали фельджандармы. Большие металлические бляхи блестели при луне. Нас отвели в бункер к какому-то полицейскому офицеру. Он попросил наши документы, ни у одного из нас их не было. «В таком случае я должен отправить вас под конвоем в Штеттин, – сказал он. – Мне жаль, но теперь кто только не пытается проскользнуть». Пока мы ждали, он угостил нас сигаретами, и Томас пустился с ним в дружескую беседу. «Много тут у вас народу проходит?» – «По десять-пятнадцать человек за ночь. А на всем участке дюжинами. Недавно сразу двести и с оружием. Большинство дальше не идут из-за болот, здесь-то русские патрули редки, как вы сами уже убедились». – «Идея с телефоном гениальна». – «Спасибо. Река разлилась, и многие утонули, пытаясь ее переплыть. Телефон избавляет нас от неприятных сюрпризов… по крайней мере, мы надеемся, – добавил он с улыбкой. – Русские ведь тоже засылают к нам шпионов». На рассвете нас с еще тремя отбившимися от полка солдатами и вооруженными фельджандармами посадили в грузовик. Мы переезжали реку прямо над Пелицем, но город обстреливала русская артиллерия, и наш грузовик сделал приличный крюк, прежде чем попасть в Штеттин. Там тоже грохотали снаряды, языки пламени вырывались из окон домов, через боковой борт я видел на улицах практически одних солдат. Нас проводили в командный пункт вермахта и сразу изолировали от солдат; допрашивал нас суровый майор, к которому незамедлительно присоединился представитель гестапо в штатском. Говорил Томас, он подробно рассказывал нашу историю, а я отвечал, только когда мне задавали вопросы напрямую. Под напором Томаса человек из гестапо согласился позвонить в Берлин. Хуппенкотен, начальник Томаса, отсутствовал, но нам удалось связаться с его заместителем, который сразу нас опознал. Поведение майора и гестаповца изменилось в мгновение ока. Они стали обращаться к нам по званиям и предложили шнапса. Гестаповец ушел, пообещав позаботиться о машине на Берлин. Майор дал нам сигарет и усадил на банкетке в коридоре. Мы молча курили, впервые с начала нашего похода. Голова кружилась. Календарь на письменном столе майора показывал двадцать первое марта, то есть мы блуждали семнадцать дней, о чем, собственно, свидетельствовал наш внешний вид. От нас несло за версту, лица заросли бородами, рваная форма коробилась от грязи. Но мы были не первые, появившиеся здесь в таком обличье, и, похоже, никого не шокировали. Томас сидел прямо, нога на ногу, явно довольный исходом нашего предприятия, я обмяк от усталости и вытянул ноги вперед, поза, не вполне подходящая для военного. Пробегавший мимо, крайне озабоченный оберст наградил меня презрительным взглядом. Я тут же его узнал и вскочил с радостным приветствием. Это был Оснабругге, специалист по сносу мостов. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто я, потом он вытаращил глаза: «Оберштурмбанфюрер! Что с вами?» Я кратко поведал ему о наших приключениях. «А вы? Теперь взрываете немецкие мосты?» Он опечалился: «Увы, да. Два дня назад, после эвакуации Альтдама и Финкенвальде, мы подняли на воздух штеттинский мост. Просто кошмар: по всему мосту болтались повешенные, дезертиры, пойманные фельджандармами. Трое остались висеть уже после взрыва, в самом начале моста, совсем свежие. Но мы не все уничтожили, – продолжил он, собравшись с духом. – У Одера перед Штеттином пять рукавов, и мы решили снести только последний мост. Так что шансы на реконструкцию есть». – «Как хорошо, что вы думаете о будущем и не унываете», – ответил я. На этом мы расстались, Оснабругге спешил. Немного погодя появился местный гестаповец и усадил нас в машину с офицером СС, тоже возвращавшимся в Берлин, наш запах, похоже, нимало его не смутил. На автостраде зрелище перед нами развернулось еще более ужасающее, чем в феврале: бесконечный поток перепуганных беженцев и измученных, помятых солдат, грузовики с ранеными, всюду следы спешного отступления. Я почти сразу уснул, меня разбудили во время налета штурмовика, но стоило мне сесть в машину, я опять отключился.