Граф Монте-Кристо - Александр Дюма

— Мое дитя, мое бедное дитя! — воскликнула баронесса, снова падая в кресло и стараясь платком заглушить рыдания.

Вильфор пришел в себя и понял, что, для того чтобы отвратить от себя материнский гнев, ему необходимо внушить г-же Данглар тот же ужас, которым охвачен он сам.

— Ведь вы понимаете, что, если это так, мы погибли, — сказал он, вставая и подходя к баронессе, чтобы иметь возможность говорить еще тише. — Этот ребенок жив, и кто-то знает об этом, кто-то владеет нашей тайной; а раз Монте-Кристо говорит при нас об откопанном ребенке, когда этого ребенка там уже не было, — значит, этой тайной владеет он.

— Боже справедливый! Это твоя месть, — прошептала г-жа Данглар.

Вильфор ответил каким-то рычанием.

— Но ребенок, где ребенок? — твердила мать.

— О, как я искал его! — сказал Вильфор, ломая руки. — Как я призывал его в долгие бессонные ночи! Я жаждал обладать королевскими сокровищами, чтобы у миллионов людей купить их тайны и среди этих тайн разыскать свою! Наконец однажды, когда я в сотый раз взялся за заступ, я в сотый раз спросил себя, что же мог сделать с ребенком этот корсиканец; ведь ребенок обуза для беглеца; быть может, видя, что он еще жив, он бросил его в реку?

— Не может быть! — воскликнула г-жа Данглар. — Из мести можно убить человека, но нельзя хладнокровно утопить ребенка!

— Быть может, — продолжал Вильфор, — он снес его в Воспитательный дом?

— Да, да, — воскликнула баронесса, — конечно, он там!

— Я бросился в Воспитательный дом и узнал, что в эту самую ночь, на двадцатое сентября, у входа был положен ребенок; он был завернут в половину пеленки из топкого полотна; пеленка, видимо, нарочно была разорвана так, что на этом куске остались половина баронской короны и буква Н.

— Так и есть, — воскликнула г-жа Данглар, — все мое белье было помечено так; де Наргон был бароном, это мои инициалы. Слава богу! Мой ребенок не умер.

— Нет, не умер.

— И вы говорите это! Вы не боитесь, что я умру от радости? Где же он?

Где мое дитя?

Вильфор пожал плечами.

— Да разве я знаю! — сказал он. — Неужели вы думаете, что, если бы я знал, я бы заставил вас пройти через все эти волнения, как делают драматурги и романисты? Увы, я не знаю. За шесть месяцев до того за ребенком пришла какая-то женщина и принесла другую половину пеленки. Эта женщина представила все требуемые законом доказательства, и ей отдали ребенка.

— Вы должны были узнать, кто эта женщина, разыскать ее.

— А что же я, по-вашему, делал? Под видом судебного следствия я пустил по ее следам самых ловких сыщиков, самых опытных полицейских агентов. Ее путь проследили до Шалона; там след потерялся.

— Потерялся?

— Да, навсегда.

Госпожа Данглар выслушала рассказ Вильфора, отвечая на каждое событие то вздохом, то слезой, то восклицанием.

— И это все? — сказала она. — И вы этим ограничились?

— Нет, — сказал Вильфор, — я никогда не переставал искать, разузнавать, собирать сведения. Правда, последние два-три года я дал себе некоторую передышку. Но теперь я снова примусь еще настойчивей, еще упорней, чем когда-либо. И я добьюсь успеха, слышите; потому что теперь меня подгоняет уже не совесть, а страх.

— Я думаю, граф Монте-Кристо ничего не знает, — сказала г-жа Данглар, — иначе, мне кажется, он не стремился бы сблизиться с нами, как он это делает.

— Людская злоба не имеет границ, — сказал Вильфор, — она безграничнее, чем божье милосердие. Обратили вы внимание на глаза этого человека, когда он говорил с нами?

— Нет.

— А вы когда-нибудь смотрели на него внимательно?

— Конечно. Он очень странный человек, но и только. Одно меня поразило: за этим изысканным обедом, которым он нас угощал, он ни до чего не дотронулся, не попробовал ни одного кушанья.

— Да, да, — сказал Вильфор, — я тоже заметил. Если бы я тогда знал то, что знаю теперь, я бы тоже ни до чего не дотронулся; я бы думал, что он собирается нас отравить.

— И ошиблись бы, как видите.

— Да, конечно; но поверьте, у этого человека другие планы. Вот почему я хотел вас видеть и поговорить с вами, вот почему я хотел вас предостеречь против всех, а главное — против него. Скажите, — продолжал Вильфор, еще пристальнее, чем раньше, глядя на баронессу, — вы никому не говорили о нашей связи?

— Никогда и никому.

— Простите мне мою настойчивость, — мягко продолжал Вильфор, — когда я говорю — никому, это значит никому на свете, понимаете?

— Да, да, я прекрасно понимаю, — сказала, краснея, баронесса, — никогда, клянусь вам!

— У вас пет привычки записывать по вечерам то, что было днем? Вы не ведете дневника?

— Нет. Моя жизнь проходит в суете; я сама ее не помню.

— А вы не говорите во сне?

— Я сплю, как младенец. Разве вы не помните?

Краска залила лицо баронессы, и смертельная бледность покрыла лицо Вильфора.

— Да, правда, — произнес он еле слышно.

— Но что же дальше? — спросила баронесса.

— Дальше? Я знаю, что мне остается делать, — отвечал Вильфор. — Не пройдет и недели, как я буду знать, кто такой этот Монте-Кристо, откуда он явился, куда направляется и почему он нам рассказывает о младенцах, которых откапывают в его саду.

Вильфор произнес эти слова таким тоном, что граф вздрогнул бы, если бы мог их слышать.

Затем он пожал руку, которую неохотно подала ему баронесса, и почтительно проводил ее до двери.

Госпожа Данглар наняла другой фиакр, доехала до пассажа и по ту его сторону нашла свой экипаж и своего кучера, который, поджидая ее, мирно дремал на козлах.

Глава 11

ПРИГЛАШЕНИЕ

В тот же день, примерно в то время, когда г-жа Данглар была на описанном нами приеме в кабинете королевского прокурора, на улице Эльдер показалась дорожная коляска, въехала в ворота дома N 27 и остановилась во дворе.

Дверца коляски отворилась, и из нее вышла г-жа де Морсер, опираясь на руку сына.

Альбер проводил мать в ее комнаты, тотчас же заказал себе ванну и лошадей, а выйдя из рук камердинера, велел отвезти себя на Елисейские Поля, к графу Монте-Кристо.

Граф принял его со своей обычной улыбкой. Странная вещь: невозможно было хоть сколько-нибудь продвинуться вперед в сердце или уме этого человека. Всякий, кто пытался, если можно так выразиться, насильно войти в его душу, наталкивался на непреодолимую стену.

Морсер, который кинулся к нему с распростертыми объятиями, увидав его, невольно опустил руки и, несмотря на приветливую улыбку графа, осмелился только на рукопожатие.

Со своей стороны, Монте-Кристо, как всегда, только дотронулся до его руки, не пожав ее.

— Ну, вот и я, дорогой граф, — сказал Альбер.