Жизнь и реформы - Михаил Горбачев

При обсуждении проблем, связанных с подготовкой договора о 50-процентном сокращении СНВ, я отметил положительную роль заявления Англии о необходимости договора. Собеседник затронул положение в Прибалтике, упомянув о том, что январские события, по его словам, «вызвали огромное чувство разочарования во всей Западной Европе». Мне пришлось в связи с этим сказать:

— Европа, очевидно, придерживается весьма избирательного подхода. Она молчит, когда гибнут люди в Средней Азии, в конфликте между осетинами и грузинами. А события в Прибалтике вызывают обостренную реакцию. Получается двойной стандарт, деление людей на первый и второй сорт.

Думаю, мне удалось передать собеседнику ощущение огромного психологического напряжения, которое я испытывал в те месяцы. Он сказал, что прекрасно понимает меня. Выразил удовлетворение состоявшимся обменом мнениями конкретно по Прибалтике. Чуть позже, когда мы продолжили беседу за завтраком с участием Раисы Максимовны и Нормы Мейджор, я обрисовал нашу общую ситуацию в экономике и политической сфере. Он высказывал интересные соображения, касающиеся опыта приватизации в Англии, сложностей перехода к рыночному хозяйству, роли управления экономикой в переходный период. В общем, получилась содержательная и полезная беседа.

Советско-английский диалог вступил в довольно интенсивную фазу. Вскоре в Москву вновь приехал Хэрд, и мы продолжили работу, начатую в ходе визита премьер-министра. После нашей встречи с Мейджором прошло всего две недели, но за это время в Советском Союзе произошел ряд крупных событий, важнейшим из которых, несомненно, явился референдум 17 марта. Комментируя его итоги, я обратил внимание министра на то, что фактически это означало одобрение Союзного договора, проект которого к тому времени был опубликован. Хэрд расценил организацию и проведение референдума как большое достижение.

— Многие журналисты, издатели и редакторы на Западе, и в частности в Великобритании, пытаются «переписать», переиначить нашу политику, — сказал он. — Уже сейчас на свой лад «перетасовывают», переделывают Советский Союз. Мы не участвуем в подобных упражнениях. Не стремимся к подрыву ваших планов или вашего политического курса. Конечно, имеется ряд проблем, которые вызывают у нас озабоченность. Однако нам никогда не придет в голову претендовать на то, чтобы решать их за вас. Даже если абстрагироваться от интересов СССР, западные страны нуждаются в сохранении Советского Союза как государства. Распад страны имел бы самые негативные последствия для нас, нарушил бы упорядоченное развитие и наших собственных стран.

Италия: надежный партнер и в трудные времена

В конце июля 1990 года Джулио Андреотти посетил Москву. Инициатива исходила от него, но она целиком отвечала и моему желанию. Нашей встрече предшествовал ряд важных событий: мой визит в Соединенные Штаты и встреча с Колем в Москве и Архызе. Приветствуя Андреотти как старого и доброго партнера, я сказал:

— Мы уже осенью прошлого года понимали, что столкнемся в Европе с развитием гораздо более динамичным, особенно в связи с ситуацией в Германии. Чрезвычайно важно, несмотря на все трудности, этот процесс канализировать. Не думаю, что все нам удалось, как хотелось, но главное в том, что у всех европейцев — в том числе и у Миттерана, и у Тэтчер и, естественно, у нас с вами — сохраняется такое понимание. В нынешней обстановке это дает нам возможность как-то удерживать события «в узде».

Андреотти рассказал о том, как проходила встреча в Хьюстоне, где (по уже имевшейся у меня информации) проявилось нечто новое, что сближало европейцев и Советский Союз. Итальянский премьер, в сущности, подтвердил это. Встреча, сказал он, «была по-настоящему насыщена политическим содержанием. Центральной проблемой было отношение к вашей политике, перестройке, ее значению для мирового развития».

Разговор о Хьюстоне вывел нас на обсуждение того, как Запад мог бы поддержать перестройку в конкретном плане — политическом, экономическом, финансовом, торговом. Я посвятил Андреотти в наши ближайшие планы по переходу к рынку. Не скрывал огромных трудностей. Совершая такой поворот, мы испытываем необходимость в страховочных механизмах.

Обрисовав сложившуюся в обществе ситуацию, я поставил вопрос, который попросил изучить и дать ответ:

— Мы хотели бы получить от Италии несвязанный кредит, аналогичный тому, который нам предоставила ФРГ. Во-вторых, речь идет о совместной акции европейцев и американцев — выделении 15–20 миллиардов долларов для решения проблем, связанных с переходом к рынку. От этого будет зависеть, какие шаги мы сможем сделать.

Выслушав меня, Андреотти заявил, что еще больше утвердился в необходимости скорейших и решительных шагов со стороны Сообщества и Италии. Мы понимаем, добавил он, что фактор времени приобретает сейчас решающее значение.

В канун Общеевропейской встречи в Париже (в подготовку которой итальянское руководство внесло очень большой вклад) я совершил однодневный рабочий визит в Рим. Предстояло подписать Договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и Италией — первый такого типа договор с натовской страной, — а также ряд других документов. Кроме того, мне должны были вручить международную премию, присужденную в 1990 году генеральным советом фонда «Фьюджи».

Среди других подписанных документов следует выделить экономические соглашения.

Начало 1991 года по многим причинам оказалось особенно сложным в дипломатическом плане. Поэтому понимание, которое я встретил со стороны итальянских партнеров, было большой поддержкой.

В мае мы вновь встретились с Андреотти в Москве. Отталкиваясь от нашей внутренней ситуации и с прицелом на «семерку» в Лондоне, я поставил вопрос о новых формах сотрудничества с Западом, об определенной синхронизации наших действий с западными партнерами. Если этого не произойдет, то, очевидно, и выбор наш должен быть другим. В общем, настаивал я, нужен разговор в рамках «семерки», Европейского сообщества.

Для себя я отметил, что Андреотти не только согласился с моими выводами, но и выразил готовность действовать. Он заявил о полной поддержке приглашения СССР (в форме, которая подлежала согласованию) на лондонскую встречу. Чувствовалась, что Андреотти всерьез обеспокоен возможным усилением негативных тенденций в Европе. Его настораживала ситуация в Югославии, за которой он уже угадывал нечто большее, чем локальный конфликт.

— Мне представляется неприемлемым ужасный парадокс, с которым мы можем столкнуться, если столь позитивные события, связанные с преодолением старых режимов и началом строительства демократической жизни, приведут к процессам распада государств в Европе. Это будет поистине страшная вендетта старых демонов.

Спустя два месяца, 18 июля, мы вновь увиделись в Лондоне в неофициальной обстановке. Присутствовали Де Микелис, другие официальные лица с итальянской и нашей стороны. Я сердечно поблагодарил за поддержку в «марафоне» к встрече «7 + 1». («Без вашего вклада могло бы и не хватить сил. В Лондоне положено доброе начало».) Отметил значение предоставленной нам Италией финансовой помощи. Обсудили некоторые текущие вопросы двусторонних и международных отношений.

События, однако, развивались так, что нашим планам не суждено было осуществиться.

Северная Европа: восприимчивость к переменам. Финляндия

Так уж распорядилась история, что общественный климат в этой части Европы оказался более восприимчив к переменам в международных делах. Знаменательно, что хельсинкский процесс начался здесь. Знаменательно, что крупный шаг в развитии этого процесса — принципиальная договоренность о мерах доверия — был сделан в другой северной столице — Стокгольме. Рейкьявик стал символом надежды, что ядерное оружие не вечно и человечество не обречено жить под этим дамокловым мечом.

С именами известных политических деятелей Северной Европы связаны крупные инициативы в вопросах международной безопасности и разоружения. Это Урхо Кекконен. Улоф Пальме, гибель которого глубоко меня потрясла. Калеви Сорса, на протяжении многих лет возглавлявший Консультативный совет Социнтерна по разоружению.

Финляндии принадлежит особое место в налаживании международных связей по критериям нового мышления. Советско-финские отношения носили в течение всего послевоенного периода уникальный характер. Это во многом объясняется тем, что Финляндия сумела сохранить себя вне рамок «холодной войны». А советскому руководству хватило здравого смысла не провоцировать и не втягивать ее в конфронтацию между Западом и Востоком. В результате наши отношения являли собой как бы модель мирного существования в его первоначальном варианте и своего рода образец отношений между большой страной и малой — соседями, находящимися в разных социально-политических системах.