Звездное наследие: Фантастические романы - Клиффорд Саймак

— В чем дело?

— Мы должны найти мой гаечный ключ!

— Твой ключ? — озадаченно переспросил Грег, — Ты что, не можешь взять другой?

— Я уронил его в поле, и теперь он во временном измерении равен нулю. Стал «моментальным ключом».

— Не вижу в этом ничего особенного, — невозмутимо промолвил Грег.

— Ну и зря, — возразил Расс. — Видишь ли, поле исчезло. Возможно, ключ оказался для него слишком массивным. А когда поле свернулось, ключ приобрел новые временные координаты. Я его слышал. Мы должны найти его!

Они все втроем поднялись по лестнице в комнату, откуда Рассу послышался стук. На полу ничего не было. Они обшарили все уголки, все остальные помещения. Ключ как в воду канул.

Через час Грег спустился в лабораторию и приволок оттуда переносной флюороскоп.

— Может, с этой штуковиной фокус получится, — устало пробормотал он.

И фокус получился. Они обнаружили ключ в пространстве между стенами!

Расс уставился на тень на пластинке флюороскопа. Это, без сомнения, была тень ключа.

— Четвертое измерение, — сказал Расс, — Он переместился во времени.

На щеках у Грега затвердели желваки, глаза возбужденно горели, но лицо его по-прежнему напоминало застывшую маску, почти устрашающую своим спокойствием, закаленную несметным числом испытанных прежде опасностей.

— Во времени и пространстве, — поправил он.

— Если бы мы умели управлять этим перемещением! — воскликнул Расс.

— Не волнуйся. Мы сумеем. И это станет величайшим открытием века.

Уилсон облизнул губы и вытащил из кармана сигарету.

— Если вы не против, — сказал он, — я все-таки смотаюсь сегодня вечером во Фриско. Мочи нет терпеть, как ноет зуб.

— Конечно, зачем мучиться-то, — рассеянно согласился Расс, мысли которого были заняты исключительно гаечным ключом.

— Могу я взять ваш самолет? — спросил Уилсон.

— Разумеется, — ответил Расс.

Они вернулись в лабораторию, заново создали поле, бросили туда несколько шарикоподшипников, и те незамедлительно исчезли. Их тут же нашли с помощью флюороскопа — в стенах, в столах, в полу. Некоторые из них, пребывая в новом временном измерении, зависли в воздухе — невидимые, неосязаемые, но от этого не менее реальные.

Часы проходили за часами, принося все новые открытия. Вычислительные машины щелкали, гудели и клацали. Уилсон отбыл в Сан-Франциско разбираться со своим зубом; двое друзей продолжали работать. Когда забрезжил рассвет, стало проясняться и решение проблемы. Хаос случайностей выстроился в строгую закономерность, в чеканные формулы и уравнения.

Весь следующий день они трудились не покладая рук, ставили все более сложные опыты и узнавали все больше и больше.

А потом из ближайшего космопорта, расположенного в сорока милях от лаборатории, пришла радиограмма. В ней сообщалось, что Уилсон задержится в городе на несколько дней. С зубом дела куда хуже, чем он предполагал, нужна операция на челюсти.

— Вот черт! — сказал Расс. — Надо же, как не вовремя!

Пришлось им собственноручно, без лаборанта, корпеть над

контрольным устройством. Они долго монтировали его, ворча и ругаясь, но в конце концов одолели.

Растянувшись в креслах, измотанные до предела, друзья с гордостью осматривали свое творение.

— С этой штукой, — сказал Расс, — мы можем любой объект переместить куда угодно. Больше того — мы можем любой предмет доставить сюда, как бы далеко он ни находился.

— Мечта ленивого грабителя, — мрачно изрек Грег.

Совершенно обессиленные, они наскоро заглотнули горячий кофе с бутербродами и завалились спать.

Выездная лагерная служба была в разгаре. Проповедник превзошел самого себя. На скамье грешников не осталось ни одного свободного местечка. Проповедник сделал паузу, дабы закрепить в умах верующих важную мысль, — и вдруг зазвучала музыка. Прямо из воздуха. А может, с неба. Нежная, небесная мелодия псалма, словно там, в синеве, запели ангельские хоры.

Проповедник как стоял, так и застыл на месте: с поднятой кверху рукой, с воздетым указующим перстом, готовым опуститься и припечатать очередное наставление. Грешники, преклонившие колени возле скамьи, оцепенели. Паства онемела от изумления.

А псалом, сопровождаемый глубокими раскатами небесного органа, звенел высокими чистыми голосами, похожими на колокольчики.

— Узрите! — взвизгнул проповедник, — Узрите чудо! Ангелы поют для нас… На колени! На колени — и молитесь!

Никто не устоял.

Эндрю Макинтайр опять нализался. Нетвердой походкой плелся он домой после бурной ночи, проведенной за покером в шорной лавке Стива Абрама, плелся под насмешливыми взглядами всей деревни, выставленный безжалостным рассветом на всеобщее обозрение.

На углу Третьей и Вязовой улиц он налетел на клен. Неуверенно отпрянул, намереваясь обогнуть препятствие, и вдруг клен заговорил:

— Алкоголь — это проклятие человечества. Он превращает людей в безмозглую скотину. Он иссушает мозги, сокращает жизнь…

Энди обомлел, не веря собственным ушам. Дерево — он был убежден в этом — обращалось лично к нему. А голос продолжал:

— …отнимает последний кусок хлеба у жен и детей. Подрывает моральные устои нации…

— Замолчь! — завопил Энди. — Замолчь, говорю!

Дерево умолкло. До Энди доносился лишь шепоток ветра

в порыжелой осенней листве.

Энди припустил наутек, завернул за угол и помчался к дому.

— Ей-богу, — сказал он себе, — если уж деревья начинают разговаривать, значит, пора завязывать!

В городе, за пятьдесят миль от деревни, где клен увещевал Энди Макинтайра, в то же воскресное утро случилось еще одно чудо.

Очевидцев на сей раз было гораздо больше: многие слышали, как заговорила бронзовая статуя солдата во внутреннем дворике суда. Статуя не ожила — она стояла, как обычно, массивная, сияющая, тронутая прозеленью. Но с губ ее слетали слова… Слова, обжигавшие души тех, кто их слышал. Слова, призывавшие людей защитить завоеванные с кровью идеалы, высоко поднять и не выпускать из рук факел свободы демократии.

С суровой горечью статуя провозгласила Спенсера Чемберса величайшей угрозой этой свободе. Потому что, сказала статуя, Спенсер Чемберс и «Межпланетная энергия» ведут экономическую войну, бескровную, но столь же реальную, как если бы они палили из пушек и бросали бомбы.

Целых пять минут вещала статуя, а толпа, прибывавшая с каждой минутой, слушала, остолбенев от шока.

А потом на дворик навалилась тишина. Статуя стояла, как прежде, не шелохнувшись, вперив в пространство безжизненные очи из-под уродливого шлема, сжимая в руке винтовку со штыком. Белоснежный голубь, мягко захлопав крылами, присел на винтовку, оглядел толпу и полетел к башне суда.