Пасынки восьмой заповеди. Маг в законе - Генри Олди

— Кто — ОН, Томочка?

Голос у князя Джандиери по-прежнему ласковый, но лицо на глазах начинает твердеть, и сразу становится ясно, что это — уже совсем другой Джандиери. Господин полковник. Облавной жандарм. При исполнении. Даже страшно: никогда раньше не видела, чтоб у него лицо ТАК менялось!..

Ответить Тамара не успевает: со стороны заднего двора раздается оглушительный лай Трисмегиста. И не заливистый, радостный, когда пес своих встречает: раздельный, отрывистый, требовательный. Гав! Гав! Гав-гав! Ясно, как день: «Я! Его! Пой-мал!»

Кого?!

И князь на полуслове осекся. Он пса своего знает, как облупленного. Ишь, сразу:

— Прошу прощения, дамы и господа. Мне надо отлучиться.

Это он уже на бегу бросил. Ох, и горазд князь бегать, даром что в летах! Нет, была б я не в тягости, я б за ним поспела. А так мне бегать не с руки. И о ребенке (о двойне, если Духу верить?) вовремя вспомнила: не выйдет у рыбы-акульки сейчас по кустам гасать. Феденька меня — под руку, пошли мы с ним вслед за князем. Быстро, конечно, пошли, но не так, как хотелось бы. К месту самыми последними поспели.

Даже Княгиня нас опередила.

Трисмегист уже не лаял: стоял в сторонке, преданно заглядывая в глаза хозяину. Ворчал утробно, скалил клыки; косился на задержанного. Мол, ты не смотри, что я тебя отпустил! только попробуй мне удрать!

Задержанный — перепуганный насмерть хлопец лет двенадцати — сидел, прижашись спиной к старой груше, и мелко вздрагивал.

От страха.

И еще — от душивших его рыданий.

Ясное дело! Когда такое чудо-юдо на тебя бросится, впору штаны обмочить! Трисмегист — пес умный, рвать хлопца в клочья не стал: с ног сбил, придержал — и голос подал. Эй, хозяин! Но «задержанный» все равно страху натерпелся. Вон, рубаха порвана, портки тоже клочьями торчат, весь в пыли-грязи вывалян, физиономия конопатая исцарапана... Это не дог его царапал, — сам, небось, по земле носом проехался, когда с ног сбили.

Воришка?

Похоже, эта мысль пришла в голову всем, включая их светлость.

— Ты зачем в сад залез? Яблоки красть? — строго спросил князь.

То есть, для мальчишки — строго. Я-то знаю, как Джандиери по-настоящему спросить может. И остальные знают. Кроме хлопца.

Ему-то — откуда?

— Не-е-е, пан-барин! Не вор я! Я... я к тетке Оксане! племяш я ейный, Микитка, с Цвиркунов! Я не воровать! к тетке я... ой, пан-барин, не бейте!..

Ну, тут не надо полковником облавным быть, чтобы понять: не врет хлопец. Не врет, но и правды всей не говорит! По глазам видно, по голосу слышно.

Ох, и глаза у тебя, хлопчик! вишни, не глаза! Ну-ка, дай доброму дяде глянуть, не бойся... ишь ты:

...вишни.

В миске с варениками. Два вареника лопнули при варке, вот вишни и вывалились. Между сизыми веками из теста и белыми пятнами сметаны вокруг — темно-красные зрачки. Сами кого хочешь переглядят. Сейчас маманя бросит с батькой лаяться, жрать позовет.

Что ж они так долго бранятся? Урчит в брюхе, подначивает: стяни вареничек! ну же!

А батька, паскуда лысая, в сердцах миской об пол...

— ...Ой, да шо ж цэ робыться! Микитка, постреленок бисов! Ты шо, через огорожу, да? От дурень, от дурень! Ваша мосць, простите вы его, дурня клятого! — набежавшая стряпуха рассыпалась мелким бесом, кланяясь всем и каждому. — То ж он не вор, не злодий, то он дурный просто! Та я ему сама ухи надеру, и хворостиной, хворостиной, шоб не лазил, где не след! Ваша мосць, любенький, то простить постреленка, я ж сама его выпорю, ще й батьке его скажу...

— Успокойтесь, милочка. Никто не собирается наказывать этого мальчика. А уж пороть его потом, или нет — это ваше дело. Я верю, что он не хотел ничего плохого...

Стряпуха Оксана, тетка незадачливого Микиты, слушала князя, раскрыв рот, словно тот изрекал ей приговор на Страшном Суде.

— ...пусть только ответит: зачем он через забор полез? не мог в ворота постучаться? в калитку? Неужели мы такие звери, что не пустили бы мальчика к его родной тетке?

И Джандиери выжидательно уставился на хлопца. Тем самым своим взглядом, под которым хотелось или спрятаться в кусты на другом конце земли, или застыть по стойке «смирно». По себе знаю, хоть никогда по стойке «смирно» не стояла — зато как другие во фрунт вытягиваются, насмотрелась!

— Отвечай, лайдак, ежли тебя его мосць спрашивает! — немедленно поддакнула тетка Микиты.

Хлопец испуганно моргал, озираясь с видом затравленного лиса.

— Ну-с, любезный, я слушаю, — князь слегка нахмурил брови, и тут я сообразила, что Джандиери просто-напросто забавляется. Ну какую-такую тайну мог скрывать деревенский хлопчик?!

Полковничьих бровей хлопцу хватило с лихвой.

— Голова наш... Остап Тарасыч... передать велели...

— Что именно велели передать Остап Тарасыч? Передавай, Никита, не бойся, — «подбодрил» мальчишку полковник.

— Смута у нас! — выдохнул хлопец; словно в омут головой бросился. — Смута в Цвиркунах! Поутру у головы в хате гвалт случился. Катерина-головиха на двор в одной сорочке выбегла, и ну орать: мажье семя! кубло чаклунское! чоловика[78] моего заворожили! Грицька, кровиночку, заворожили! скоро все погинем!

Хлопца, похоже, несло; слова из него теперь лились, как вода из прохудившегося ведра.

— Наши с хат повылазили, пытають головиху: шо за кубло? где? А она (пан-барин, звиняйте, то она так казала, не я!) — она и голосит: та у кнежской усадьбе! у самого пана-князя под боком! и кучер ихний чаклун, и паныч мордатый, шо з города прикатил — чаклун, и доця кнежская (звиняйте, добрый пан!) — теж ведьма! я, мол, подслушала! Остап мой Демиду-уряднику сказывал! Грицька, Грицька хотел... к им!.. А теперь молчит, дурень старый, он молчит, а я кричу!

Хлопец на миг умолк, тяжело переводя дух. Со страхом поднял взгляд на князя — не гневается ли? — однако Джандиери к тому времени хмуриться перестал и слушал на редкость внимательно.

— Продолжай, мальчик, — произнес он почти ласково.

Эта ласка в голосе жандармского полковника, может быть, и могла обмануть сельского мальчишку, но уж не меня — это точно! Горе тебе, град Содом, он же Цвиркуны! со всеми чадами и домочадцами!

Взвешено, подсчитано, измерено!

— ...Ну, народ в шум: мол, недород был — это они все! кобыла у Митрохи сдохла — порчу наслали! и той ром, шо подпаска с Кривлянцов до себя примажил, тоже, небось, из ихней кодлы! а князь и не знает! а ежли знает — покрывает! рука руку моет! (ой, звиняйте!) А тут еще откуда ни возьмись — Прокопий-юрод, шо по селам завсегда шляется. И блажит на все Цвиркуны: спасите, люди добрые! обороните от мажьего семени! обидеть хотят Прокопьюшку, ироды окаянные! Ему: да кто ж тебя обижает, Прокопьюшка? где?! А он: вертеп мажий! в кнежьем доме! чую! чую! обидеть хотят, ироды! спасите, люди добрые! Тут народ не на шутку взволновался, кричат: юрод, он Божий человек, брехать не станет! идем, мол, магов бить! князю глаза откроем! а ежли шо... Голова, Остап Тарасыч, уговорить их хотел — куда там! Ну, он мне и шепнул: беги, мол, в усадьбу, упреди...