Собрание сочинений в десяти томах. Том 5 - Юзеф Игнаций Крашевский

день считали убитых и сносили их на костры; многие утонули в Висле, но и без них насчитывались тысячи трупов. Не мало воинов пало и в королевском войске, и им готовили погребение по христианскому обряду.

Весна была еще черная, деревья не отзывались на ее зов, и только снежные покровы, дождь уничтожил последние остатки почерневшего снега и освободил из оков то, что лежало под ним.

С юга летели птицы, в полях и лесах просыпалась шумная жизнь. Заспанный медведь, исхудавший за время зимней спячки, шел на охоту.

Из ульев вылетали пчелы на первые цветы, прохаживались аисты, вступая во владение лугами. Орлы и ястребы летели в небе…

Из глубины лесной чащи вышла, тревожно оглядываясь, старая женщина, опиравшаяся на посох… Стань ее согнулся, губы посинели, седые волосы в беспорядке падали на плечи. Измятая и испачканная толстая сермяга прикрывала грубое, черное от грязи белье, ноги были босы, а за плечами не видно было ни узелка, ни мешка. Она шла, подпираясь посохом, не разбирая дороги и не раздумывая, шла, как будто ведомая какой-то непреодолимой силой.

Если на дороге попадалось бревно, она перелезала через него, даже не пробуя обойти, если был ручей, влезала прямо в воду, не ища перекладин. Что-то влекло ее, что-то гнало вперед куда-то, куда стремилось сердце. Так прошла она сквозь зеленую чащу, пробралась через болота. Ночью ложилась на мокрую землю и засыпала мертвым сном. Волки подходили, смотрели на нее и, не дотронувшись, скрывались в лесу; медведи глядели на нее, присев на земле, и следили за ней взглядом, когда она шла; с ветки над ее головой зелеными глазами всматривались в нее дикая кошка, но не двигалась с места. Стада зубров паслись на лугу; они поднимали головы и разбегались, завидев ее.

Проголодавшись, она срывала травинки и жевала их; иногда ладонью зачерпывала воды и проглатывала несколько капель. И так шла она уже много дней, шла, чувствуя, что все ближе и ближе цель ее странствий…

Лес расступался, в долине дымятся хаты, на холме – господский дом, около него хлопочут люди.

Старуха остановилась, подперлась посохом, и смотрит… втянула воздух… села. Кровь выступила из ее босых ног, она смотрела на них, но боли не чувствовала. Приближался вечер, до деревни было еще далеко, но она не спешила. Отдохнув, поднялась снова и медленно пошла вперед. Иногда она останавливалась, потом снова шла. Что-то толкало ее вперед и в то же время тянуло назад; она и хотела идти, и как будто, чего-то боялась. Кругом было пусто. Две черные вороны сидели на дубу и ссорились между собой; то одна, то другая срывались с места, хлопали крыльями и угрожающе каркали… Старуха взглянула на них… Втянула глубже воздух; что-то оторвалось в ее груди, какое-то далекое воспоминание; она в изнеможении опустилась на землю. Слезы потекли из ее глаз, побежали по морщинкам, как ручейки по вспаханному полю, добежали до раскрытого рта и исчезли в нем. И она выпила свои слезы. Подперлось рукой и стала покачиваться из стороны в сторону, как ребенок, укачиваемый матерью. Не старалась ли она усыпить собственные мысли?

Становилось темно, до деревни было далеко, в поле пусто: только вороны каркали, летая над нею.

Старуха прошла еще несколько шагов, потом легла на землю и прижалась к ней лицом. Может быть, жаловалась на что-нибудь старой земле-матери, потому что слышны были глухие стоны. С криком поднялась и снова упала.

А тьма сгущалась.

Над лесами из-за черных туч, показался серп месяца, красный, кровавый, страшный, как вытаращенный глаз, из которого сочится кровь… Он поднимался все выше и выше по небу. Черная тучка перерезала его пополам, он выглянул из-за леса, словно раненый, огляделся вокруг, побледнел и пожелтел. Старуха поглядела на него и кивнула головой, как старому знакомому… И, казалось, хотела сказать ему:

– Посмотри, что со мной сталось!

Но месяц, не отвечал ей, поплыл дальше; она презрительно махнула на него рукой, встала и побрела дальше.

На пригорке против господского дома стоял огромный высохший дуб. Это был только труп прежнего дерева. Кору с него содрали, весь он был опален снизу, ветер обломал ветви, и только несколько толстых сучьев отделялись от ствола, как обрезанные руки. Две вороны уселись на нем, продолжая ссору. На самом толстом суку висело что-то. Легкий ветер раскачивал этот груз, и он поворачивался, как живой. Это был труп человека с красноватыми волосами на поникшей голове, которые развевались по ветру. На лбу виднелась корона, сплетенная из соломы. Открытые глаза были пусты: их выклевали вороны. И тело его было страшно изуродовано людьми или зверями;

Мясо черными клочьями отставало от костей.

Внизу два бурых волка, сидя под деревом и задрав пасти к верху, поджидали, скоро ли ветер сбросит им добычу. Ждали терпеливо, высунув из пасти голодные языки. Иногда какой-нибудь из них поднимется, завоет, толкнет товарища и снова сядет спокойно, задрав голову кверху. Вверху вороны, а внизу волки спорили из-за трупа, который медленно крутился по воле ветра.

Старуха шла, и вдруг взгляд ее упал на повешенного. Она остановилась, вздрогнула, сильнее оперлась на посох и рассмеялась громким, страшным диким голосом, – и эхо из чащи леса повторило этот грохот. Волки бросились в сторону, вороны улетели. Уселись немного подальше. Старуха подошла ближе, приглядываясь к трупу.

Подошла к самому дереву, посох поставила, сама села и, оперев руки на коленях, опустила на них голову. И снова засмеялась. А слезы текли по извилинам морщинок и забирались ей в рот.

Сук, на котором висел труп, трещал и скрипел, словно жалуясь, что ему приходится держать такую тяжесть. Старуха мокрыми от слез глазами смотрела на мертвеца, и месяц присматривался к нему, не сводили с него глаз волки, а ночь все окутывала черным покровом.

Стемнело… Старуха снова раскачивала головой, а из уст ее лилось тихое, тихое пение, как поют матери над колыбелькой засыпающего ребенка. Долго пела она, глядя вверх, и, устав, плакала до тех пор, пока в груди не стало дыхания, а на глазах – слез… Тогда, вперив в него неподвижный взор, она сидела молча, не двигаясь с места.

В это время в лесу послышался далекий шум – летел король-ветер! Черные тучки несли его по небу.

Старуха обрадовалась ему, глаза ее заблестели.

Зашумело и в долине, труп нагнулся и начал метаться по воздуху.

Ветер так закружил его, что корона упала, волосы развеялись, полы сермяги раздулись широко, – это был танец смерти повешенного! И старуха, глядя на него, взялась за