Ярость - Уилбур Смит

– Не понимаю, – сказал Мозес. – Зачем ты зашел так далеко, если не намерен идти до конца?

– Революции нужны не только вожди, но и мученики. Нужно изменить настроение мирового общества, без этого нам не победить. Мученики и вожди, дядя.

– Я вождь нашего народа, – просто сказал Мозес.

– Нет, дядя, – покачал головой Рейли. – Ты не оправдал доверие. Ты выдал наших людей. В обмен на жизнь ты отдал революцию в руки врагов. Ты выдал врагам Нельсона Манделу и героев «Ривонии». Когда-то я считал тебя богом, но теперь знаю, что ты предатель.

Мозес Гама молча смотрел на него.

– Я рад, что ты ничего не отрицаешь, дядя. Твоя вина доказана вне всяких сомнений. Своими действиями ты лишил себя всякого права на роль вождя. Только у Нельсона Манделы достаточно величия для этой роли. Однако, дядя, революция нуждается в мучениках.

Из кармана пиджака Рейли Табака достал что-то завернутое в белую тряпку и положил на стол. Медленно развернул сверток, не касаясь его содержимого.

Оба смотрели на револьвер.

– Это полицейский пистолет. Несколько часов назад его украли из местного арсенала полиции. Его серийный номер по-прежнему в полицейском регистре. Он заряжен стандартными полицейскими патронами.

Рейли обернул тканью рукоять пистолета.

– На нем еще сохранились отпечатки полицейских, – пояснил он.

С пистолетом в руке он обошел стол, остановился за стулом Мозеса Гамы и прижал ствол к его шее. Снаружи послышалось пение.

– Боже, спаси Африку, – повторил Рейли слова песни. – Тебе повезло, дядя. У тебя есть возможность искупить свою вину. Ты отправляешься туда, где никто не сможет тебя тронуть, а твое имя будет жить вечно, чистое и незапятнанное. «Великий мученик Африки, который умер за свой народ».

Мозес Гама не шевелился и молчал. Рейли тихо продолжил:

– Людям сказали, что ты здесь. Сотни их собрались снаружи. Они станут свидетелями твоего величия. Твое имя будет жить вечно.

И тут сквозь пение послышались звуки полицейских сирен, их вой приближался.

– Жестокой фашистской полиции донесли, где тебя искать, – тихо сказал Рейли.

Звуки сирен стали громче, послышался рев двигателей, скрип тормозов, хлопанье дверец «лендроверов», приказы, шаги полицейских и грохот входной двери, разбитой молотом.

Когда бригадир Лотар Деларей повел своих людей в дом, Рейли Табака тихо сказал:

– Иди с миром, дядя, – и выстрелил Мозесу Гаме в затылок.

Тяжелая пуля бросила Мозеса вперед, разбив голову; он ничком повалился на стол, мозг и осколки кости разлетелись по стене и по полу кухни.

Рейли бросил полицейский пистолет на стол и выскользнул на задний двор. Он присоединился к толпе снаружи, смешался с ней и вместе со всеми дождался, пока укрытое тело на носилках вынесут из дома. И тогда закричал чистым, звонким голосом:

– Полиция убила нашего вождя! Они убили Мозеса Гаму!

Крик подхватили сотни глоток, женщины заплакали и скорбно завыли. А Рейли Табака повернулся и исчез в темноте.

Слуга открыл перед Манфредом Делареем двери Вельтевредена.

– Хозяин ждет, – почтительно сказал он. – Прошу за мной.

Он провел Манфреда в оружейную и закрыл за ним створки двери из красного дерева. В каменном камине горело большое бревно, перед огнем стоял Шаса Кортни. Он был в смокинге с галстуком-бабочкой, новая черная повязка через глаз. Высокий, элегантный, с серебряными прядями на висках… но лицо его было безжалостно.

На стуле у стойки с ружьями сидела Сантэн Кортни. На ней тоже было вечернее платье из китайского шелкового бархата ее любимого оттенка желтого и ожерелье из великолепных желтых бриллиантов с шахты Х’ани. Руки и плечи были обнажены, в неярком свете кожа казалась безупречно гладкой, как у девушки.

– Белый Меч, – негромко произнес Шаса.

– Ja, – кивнул Манфред. – Но это было давно – на другой войне.

– Вы убили невинного человека. Благородного старика.

– Пуля предназначалась другому – предателю, африкандеру, отдавшему свой народ в ярмо англичан.

– Вы были тогда террористом, как Гама и Мандела террористы сегодня. Почему ваше наказание должно быть иным?

– Наше дело было правое – и Бог был на нашей стороне, – ответил Манфред.

– Сколько невинных умерло за дело, которое другие называли «правым»? Сколько жестокостей совершено именем Бога?

– Вам меня не спровоцировать, – покачал головой Манфред. – То, что я делал, было справедливо и верно.

– Посмотрим, согласится ли с вами суд этой страны, – сказал Шаса и посмотрел через комнату на Сантэн. – Пожалуйста, позвони по номеру, записанному в блокноте перед тобой, мама. Спроси полковника Ботму из уголовного розыска. Я уже попросил его быть готовым приехать сюда.

Сантэн не шелохнулась. Она трагически смотрела на Манфреда.

– Пожалуйста, мама, – настаивал Шаса.

– Нет, – вмешался Манфред. – Она не может. И вы тоже.

– Почему это?

– Скажите ему, мама, – сказал Манфред.

Шаса быстро и сердито нахмурился, но Сантэн подняла руку, предупреждая его слова.

– Это правда, – прошептала она. – Манфред мой сын, такой же, как и ты, Шаса. Я родила его в пустыне. Хотя отец унес его сразу после родов еще влажного и не способного видеть, хотя после этого я почти тринадцать лет не видела его, все равно он мой сын.

В тишине в камине в дожде искр в золу упало полено, и это было похоже на сход лавины.

– Твой дед умер больше двадцати лет назад, Шаса. Хочешь разбить мне сердце, отправив родного брата на виселицу?

– Мой долг… моя честь… Шаса замолк.

– Манфред был милосерден. В его власти было уничтожить твою политическую карьеру еще до того, как она началась. По моей просьбе и понимая, что вы братья, он пощадил тебя. – Сантэн говорила тихо, но безжалостно. – Можешь ты сделать меньше?

– Но… но он всего лишь незаконный сын, – выпалил Шаса.

– Вы оба мои незаконные сыновья, Шаса. Твой отец погиб в день венчания, но до церемонии. Именно это Манфред мог использовать, чтобы уничтожить тебя. Ты был в его власти – теперь он в твоей власти. Что ты сделаешь, Шаса?

Шаса отвернулся от нее и стоял, опустив голову и глядя в камин. Когда он наконец заговорил, в голосе его звучала боль.

– Дружба… даже братство… все иллюзия, – сказал он. – Я должен почитать только тебя, мама.

Никто ничего ему не сказал, и он повернулся к Манфреду.

– Вы сообщите собранию Националистической партии, что не готовы принять пост премьера, и отойдете от политической жизни, – тихо сказал он и увидел, как вздрогнул Манфред: все его мечты рушились. – Это единственное наказание, которое я в силах применить к вам, но, возможно, оно более болезненное и долгое, чем виселица. Согласны?