Сын Зевса. В глуби веков. Герой Саламина - Любовь Федоровна Воронкова

Уставший от духоты в закрытой повозке и грохота колес, он с наслаждением расправил плечи. Свежий воздух лидийской равнины, чистое небо над головой, серебряный шум реки, бегущей с горы, на которой светло желтели стены крепости, стада овец на склонах, тонкий голос свирели… Фемистокл растерянно глядел вокруг, мир был так прекрасен!

Да, мир прекрасен, только, кажется, в этом прекрасном мире ему совсем нет места. Сейчас он стоит и смотрит в самое лицо смерти, ничем и никем не защищенный. Ну что ж, смерть так смерть.

Никоген посоветовал, прежде чем идти к царю, обратиться к его хилиарху Артабану, потому что без согласия хилиарха никто не может пройти к царю.

Фемистокл был спокоен. Теперь, когда уже некуда было отступить и нечего было решать, он почувствовал себя странно независимым. С осанкой, полной достоинства, он вошел в богатый дом Артабана. Стража скрестила перед ним копья. Но когда Артабан услышал, что пришел какой-то эллин, то велел впустить его.

Персидский хилиарх, прищурив глаза, смотрел на него с любопытством. Эллин! Кто же это такой? Не был ли этот человек в битве при Платее, когда он, Артабан, избегая сражения, увел войска? Если так, этот человек опасен…

– Ты эллин?

– Да, Артабан.

– Зачем ты явился сюда?

– Я желаю говорить с царем о делах очень важных, которыми он сам более всего озабочен.

– Ты знаешь меня?

– Нет, не знаю. Но мне известно, что ты, Артабан, могуществен и что только ты можешь допустить меня к царю.

«Он меня не знает, значит не был при Платее… – подумал Артабан. – Тогда, пожалуй, можно допустить его – как знать, какие сведения принес он царю. Может быть, очень важные…»

– Пришелец, – с важной медлительностью сказал Артабан, – разные бывают у людей обычаи: одним кажется хорошим одно, другим – другое. Но что прекрасно для всех – это чтить и беречь свое родное. Вы, как слышно, больше всего почитаете свободу и равенство. А у нас из многих и прекрасных обычаев наипрекраснейший – чтить царя и поклоняться в его лице богу. Итак, если наши порядки тебе по душе и ты согласен пасть ниц, то удостоишься и видеть царя, и говорить с ним лично. Если же мыслишь иначе, то для общения с ним воспользуйся посредниками, ибо не принято у нас, чтобы царь выслушивал человека, не отдавшего ему земного поклона.

Земной поклон! Пасть ниц и поцеловать землю у ног царя – это для эллинов было крайне оскорбительно. У Фемистокла лицо пошло пятнами, с языка так и рвалось бранное слово. Однако он овладел собой.

– Но ведь я с тем и пришел сюда, Артабан, – ответил Фемистокл, скрывая лукавство, – чтобы увеличить славу и могущество царя. Я и сам подчинюсь вашим обычаям, если это угодно богу, возвеличившему персов, и благодаря мне умножится и число народов, поклоняющихся теперь царю. С этой стороны нет никаких препятствий к желанной для меня беседе с царем.

«Кто же это такой? – думал Артабан, слушая Фемистокла. – Видно, кто-нибудь из их стратегов…»

– Кого же из эллинов мы назовем, – спросил Артабан, – возвещая о твоем прибытии? Ибо, судя по речам твоим, ты кажешься человеком не простым!

– Этого никто не должен узнать раньше царя, Артабан.

Артабан кивнул головой:

– Я согласен помочь тебе, эллин! Если царь пожелает, он примет тебя.

Когда Артабан, отправившись во дворец, сказал царю, что пришел какой-то эллин и, как видно, человек знатный, Ксерксу стало очень интересно узнать, кто и зачем пришел к нему из Эллады.

Фемистокла ввели к царю. Он подошел, опустился на одно колено, поклонился до земли, как полагалось, и, поднявшись, молча встал перед ним. Ксеркс глядел на него сквозь свои черные дремучие ресницы, стараясь угадать, кто этот усталый, с блеском седины в кудрях, гордо стоящий перед ним человек. И не мог догадаться.

– Спроси, кто он, – приказал он переводчику.

– Кто ты, эллин? – спросил переводчик.

– Я – афинянин Фемистокл…

Царь привскочил в кресле.

«Так же он вскакивал со своего белого трона, когда мы били персов в саламинских проливах…» – мгновенно мелькнуло в памяти Фемистокла.

– Я – афинянин Фемистокл и пришел к тебе, царь, как преследуемый эллинами беглец, которому персы обязаны многими бедствиями…

Как зимние тучи, нахмурились черные брови царя.

– Но я сделал персам еще больше добра, – продолжал Фемистокл. – Если ты помнишь, я предупредил тебя, царь, чтобы ты поспешил пройти через пролив…

Брови царя разошлись, и черные глаза засветились. Да, он вспомнил, как уходил из Эллады и как спешил перейти по мосту через Геллеспонт, пока эллины не разрушили этот мост. Ему сейчас и в голову не приходило, что Фемистокл только и добивался того, чтобы персы поскорей ушли от берегов Эллады.

– Мне, конечно, остается лишь во всем поступать сообразно с теперешними моими несчастьями, – продолжал Фемистокл, – и я явился сюда, готовый принять и милость царя, если он благосклонно со мной примирится, и умолять его, гневающегося и помнящего зло, о прощении.

Голос Фемистокла прервался, он тяжело перевел дыхание. Трудно стоять перед врагом своей родины и вымаливать у него милости. Трудно! Но Фемистокл превозмог себя:

– Положись же на врагов моих как на свидетелей того, сколь много добра я сделал персам, и лучше используй несчастья мои для доказательства своей доброты, чем в угоду гнева. Ибо если ты спасешь меня, ты спасешь просителя, умоляющего о защите, а если погубишь меня, то погубишь врага твоих врагов – эллинов.

Царь задумался. Он много слышал о Фемистокле, о его отваге в боях и больше всего о его необычайном уме.

«Верить ли этому хитроумному? – думал Ксеркс. – Он обманывал и своих союзников, обманывал и нас. Может, и тут есть ложь и хитрость в его речах о том, что он помог нам уйти от Саламина?»

– Однако ты смел, Фемистокл, – задумчиво сказал царь, – смел и умен!.. – И добавил с угрозой: – Но берегись, если вздумаешь обмануть меня!

Он велел проводить Фемистокла в один из дворцовых покоев и дать ему все необходимое, и не как пленнику, но как гостю.

– Вы слышали? – сказал царь, обратившись с радостной улыбкой к своим царедворцам, которые молча сидели вокруг. – Нет, вы слышали, кто к нам пришел? Право, я так радуюсь, будто мне выпало величайшее счастье!

И тут же обратился с молитвой к божеству зла Ангро-Манью, которого эллины называли Ариманом.

– О Ангро-Манью, внушай всегда моим врагам такие мысли, чтобы они изгоняли из своей страны своих наилучших людей!

В этот вечер царь Ксеркс принес богам