Вампиры. Антология - Стивен Джонс

Горло его яростно запротестовало, но Джонни заставил себя проглотить то, что было во рту. Живая кровь Нэнси была не многим лучше, чем эта отвратная мертвая жижа. Американцы заживо гноят свои тела. Даже не пригласи она вампира в № 100, этот образ жизни все равно ее вскоре прикончил бы. И вообще Джонни не особенно мучила совесть. Есть люди, которые сами ищут своих вампиров, всю жизнь моля о смерти. Он же — носферату, и его связь с этим миром очень хрупка. Единственное, что ему остается, — смириться со своей долей. Без отданного другими тепла он зачахнет от холода и умрет. Они сами его кормят. Так что винить следует их самих — не его.

Мертвая кровь, насыщенная туиналом и дилаудидом, ударила ему в голову, выбив оттуда духов. Следовало быть осторожным: этот город кишел истинными мертвецами, которым было чуждо само понятие тепла и которые отчаянно искали хоть кого-то, способного понять их. И стоило ему дорваться до пищи, как они собирались вокруг. Сам мертвый, хоть и не так давно, он был для них как маяк в ночи.

Он взвыл и сбросил с себя этот мешок с мясом. Нервы были взвинчены до предела; он сел на кровати и взглянул на мертвую девушку. Ее тело, затянутое в черное нижнее белье, отливало призрачной белизной. Алая рана, распустившаяся на шее, была на нем лишь одной из множества отметин. Втянутый живот Нэнси был исполосован вдоль и поперек. В ее боках, подобно жабрам, открывались пульсирующие разрезы, из которых сочились жалкие остатки жидкости. Отметины, оставленные когтями Джонни, — они напоминали мертвые рты, все еще алчущие его поцелуев.

Приехав в Америку, он неизменно брал только тех, кто сам просил его об этом, кто уже был жив только наполовину. Вампиров здесь было немного. Трупы, выжатые до последней капли, привлекали внимание. Он знал, что его уже заметили. Чтобы жить здесь припеваючи, ему придется совершенствовать навыки, которым обучил его Темный Отец: во-первых, оставаться в тени; во-вторых, повелевать.

Отец никогда его не покидал, он был первым из духов. Он присматривал за Джонни и никогда не давал ему влипнуть по-настоящему.

Сид, по-бельзенски тощий,[115] за исключением пуза, раздутого, как у Биафры, неуклюже развалился на замызганном стуле перед заросшим пыльной пленкой допотопным телевизором. Он пялился на Джонни и Нэнси, не в состоянии сфокусировать взгляд. Какое-то время назад он сделал себе укол прямо в глазное яблоко. Цветные пятна вспыхивали и скользили по его голой груди, покрытой шрамами и паршой, по рукам. Там, где предполагалась голова, у него сидел череп, покрытый колючим, жутковатого вида ворсом; когда «Josie and the Pussycats» проецировались на его физиономию, как на экран, в огромных глазах начинало что-то копошиться. Парень порывался смеяться, но получалось у него только трястись. В его левой руке болтался какой-то дурацкий крошечный ножик, даже не серебряный.

Джонни прижал ладони ко лбу и с силой зажмурился. Сквозь веки пробивался кроваво-красный свет. Такое бывало и прежде. Через пару секунд все пройдет. Ад бушевал у него в мозгу. А потом судорожным рывком жидкость хлынула в горло, будто черный кулак сплющил ему желудок. Он открыл рот, и тончайшая струйка черной жидкости выплеснулась на ковер и растеклась по стене.

— Какая очаровательная блевотина, — удивленно заметил Сид.

Ну вот, вся гадость вышла. Теперь Джонни был полон чистейшей крови. В нем уместилась вся недолгая жизнь Нэнси. Это была мировая девчонка. Она дала ему все.

Он внимательно оглядел парня на стуле и девушку на кровати. Панки. Их племена враждовали — его племя и их. Одежда была как боевая раскраска: его итальянские шмотки — и их синтетические тряпки, подколотые английскими булавками. Встреча в отеле «Челси» стала перемирием, которое закончилось вероломством, отступлением и резней. Отец гордился стратегией Джонни.

Сид взглянул на лицо Нэнси. Глаза ее были открыты — пронизанные венами белки, ничего больше. Он сделал своим ножичком неопределенный жест: понял — что-то случилось. Этим вечером, в какой-то момент, Сид пару раз всадил ножик в собственное тело. Комнату наполнял резкий запах его гнилой крови. Клыки Джонни, притаившиеся в мягкой десне, оскалились, но он еще не успел проголодаться. Уж слишком насытился.

Он думал, эти панки — американцы, но Сид оказался англичанином. Музыкантом, не умеющим в общем-то играть на гитаре. Певцом, умеющим только вопить.

Америка — это странный, совершенно новый мир. Более странный, чем казалось Джонни, когда он жил в Прежней Стране; более странный, чем он когда-либо мог вообразить. Если он будет пить больше крови, скоро станет американцем. Тогда страх ему будет неведом, он станет неприкосновенным. Именно этого желал для него Отец.

Джонни спихнул труп со своих ног и принялся прихорашиваться, подобно коту, ловко выгибая спину и шею, высовывая из пасти длиннющий язык и слизывая им малейшие кровяные пятна. Он отклеил от себя виниловые треугольники и выкинул их прочь. Довольный собой, он соскочил с постели, натянул белые тренировочные штаны, нескромно обтягивающие пах и зад, а ниже колена — свободные, как матросские брюки. Темно-багровая рубашка покрыла его спину и грудь, прилипая к телу в тех местах, где не высохли еще потеки слюны. Он забрякал гроздью золотых цепей и медальонов — трансильванских талисманов, знаков почета и побед, — которые болтались в просвете между длинными, с ладонь, концами воротничка.

Во всем этом и в белом пиджаке, подбитом кроваво-красным шелком, Джонни представлял ослепительное зрелище. Чтобы сиять во тьме, ему не нужны были софиты. Сид поднял руку с ножом, прикрыв ею глаза. Джонни реакция этого парня сказала больше, чем любое зеркало.

— Панк — отстой, — заявил Джонни, провоцируя ответ.

— Диско — для лохов, — насмешливо отозвался Сид. У Сида скоро будут проблемы. Джонни придется подставить этого парня, чтобы не замараться самому.

Он обнаружил в постели неиспользованный шприц. Сжав пальцами головку, напоминающую сосок, он вонзил иглу себе в запястье, безошибочно попав в вену. Потянул за поршень, и часть его крови — или крови Нэнси? — перетекла в стеклянную ампулу. Он вынул иглу. Крошечная ранка затянулась на глазах, пока он стирал с кожи кровяную каплю и слизывал отпечаток большого пальца. Джонни кинул шприц Сиду, который явно знал, что делать дальше. Парень всадил его в привычное место на руке и надавил на поршень. Вампирская кровь влилась в жилы Сида — не то зараза, не то наркотик. Джонни почувствовал, что крючок уже засел у Сида в мозгу, — и кинул ему наживку.

Сид поднялся, в мгновение ока став непобедимым, его зубы заострились, глаза налились кровью, уши стали чутки, как у летучей мыши, движения — стремительны. Джонни поделился с ним ощущением силы — можно сказать, по-отцовски. Это опьянение вампиризмом долго не продлится, зато Сид останется рабом на всю жизнь — которая, по всей видимости, вечной не будет. Чтобы стать носферату, кровь надо отдать и получить; в течение веков большинство смертных ее только отдавало; теперь же нарождалась новая форма взаимодействия между настоящими живыми — «тепленькими» — и «живыми мертвецами».