Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

«Не прерывайте меня, господа, это было так давно, что я могу сбиться, если мне будут мешать. Старший из сыновей уже четыре года учился в Англии. Я предназначал его для коммерции и хотел, чтобы он с младых ногтей познакомился со страной, которая особенно в то время была для нас образцом в промышленности{479}. Младший приступил к учебе в одном из парижских коллежей. Как многие другие, я не тревожился, когда революция начиналась, но события нарастали и угрожали погубить мое состояние. Тогда я перевел восемьсот тысяч франков в Англию на имя моего старшего сына и вызвал из Парижа младшего, поскольку тучи сгущались над моей головой.

Вы знаете, господа, до каких крайностей доходили в то время революционные страсти. Я узнал, что меня причислили к аристократам, так как богатство тогда, как и нынче, равнялось дворянству. Возможно, мне удалось бы отстоять себя в суде, но я дрожал при мысли об ужасных бунтах, которые уже разыгрывались в Марселе и которые грозили докатиться до моего дома и погубить на моих глазах жену и сына{480}. Я принял меры: я поместил все средства, какие мог, в Генуе у господина де Фавьери, отца того господина де Фавьери, которого вы знаете и который в то время был еще совсем юным молодым человеком, и в феврале тысяча семьсот девяносто третьего года тайком сел на корабль и отвез жену и сына в Геную.

Я рассчитывал, что мое отсутствие не будет долгим, но мои враги прознали о нем и немедленно занесли меня в список эмигрантов{481}. На мое имущество наложили арест, меня приговорили к смерти. Этот приговор мало что значил для человека, оказавшегося вдали от эшафота. Но они пошли дальше: они потребовали ликвидации моего торгового дома, и поскольку на все мое имущество был наложен секвестр{482}, то ввиду моего отсутствия легко удалось доказать его крах и приговорить меня как злостного банкрота.

Я хотел вернуться во Францию, чтобы оспорить этот позорный приговор, несмотря на угрозу моей жизни. Слезы жены и уговоры господина де Фавьери остановили меня, я решил отправиться в Новый Орлеан, чтобы опередить новость о моем осуждении и не дать возможности тем, кто разорил и обесчестил меня, завладеть значительными суммами, которые мне должны были крупные коммерсанты этого города, знавшие меня лично, так как я уже трижды побывал в Америке. Во время моего краткого пребывания в Генуе я познакомился с господином де Лоре и одолжил ему различные суммы денег. Как и многие другие, он бежал от приговора и привез с собой свою пятнадцатилетнюю дочь и юношу-сироту, последнего отпрыска старинного рода, опекуном которого он являлся. Этого молодого человека звали Анри де Лозере… Не прерывайте меня, — сказал господин Феликс графу, попытавшемуся вставить слово. — Итак, я уехал, оставив в Генуе жену и сына, которому в ту пору было уже семнадцать{483}, на старого господина де Фавьери и господина де Лоре. Я велел сыну ждать от меня новых распоряжений».

— Надо отметить, — прервал рассказ Дьявол, — что с самого начала Матье Дюран и господин де Лозере несколько раз пытались остановить старика, бросая на него умоляющие взоры, но старый господин Феликс удерживал их, приказывая им молчать или останавливая одним лишь властным взглядом. Его слушатели сидели бледные, дрожащие, они не смели поднять глаз даже друг на друга.

Дьявол намеренно сделал это отступление, и Луицци разгадал его причину: Сатана ожидал замечаний от поэта, но тот, так часто вмешивавшийся в начало рассказа, теперь, похоже, стремился лишь поскорее узнать развязку. И Сатана, убедившись, что достиг своей цели, продолжил историю таким образом, как если бы господин Феликс сам решил ее сократить:

«Многочисленные события, о которых бесполезно сейчас вспоминать, и затрудненность сообщения в военное время помешали мне закончить дела так быстро, как я надеялся, я не имел возможности послать известия своим родным и ничего не знал об их судьбе, только через четыре года я смог свободно вернуться в Европу. Перед самым отъездом я получил письмо от известного вам господина де Фавьери-сына, который сообщал мне страшные новости. Эпидемия опустошила Геную. Господин де Лоре умер, юный де Лозере также, жена моя скончалась, а мой сын, переведя на свое имя все средства, которые я оставил у господина де Фавьери-отца, сбежал с дочерью де Лоре. Все эти события произошли до его приезда к отцу, которого, говорилось в письме, унесла та же роковая болезнь, что и мою жену. Убитый этими печальными известиями, я отправился в Англию, чтобы найти хотя бы моего старшего сына, но узнал, что он также снял со счета все средства, которые я ему оставил, и покинул Англию, сказав, что хочет соединиться со мной в Америке. Я вернулся в Новый Орлеан и оттуда стал по крохам собирать известия о Леонарде Матье, моем старшем сыне, и о Люсьене Матье, моем младшем сыне, так как меня зовут Феликс Матье, но никто никогда не слышал этих имен. А теперь вы, господин Матье Дюран, и вы, господин граф Люсьен де Лозере, не могли бы вы сообщить мне что-нибудь о моих детях?»

«Отец! Отец!» — вскричали два брата и упали на колени перед стариком.

— Как? На колени! — изумился поэт. — Они оба пали на колени?

— Да, да, — подтвердил Дьявол, — как в самом настоящем спектакле, ни больше ни меньше, настоящий театр «Порт-Сен-Мартен» или «Гэте»{484}.

— А какую мораль извлекает отсюда господин де Серни? — поинтересовался поэт.

— Ту же, что и сам старый господин Феликс, который, отшатнувшись от своих сыновей, вскричал в гневе и раздражении: «На колени! На колени! Спесь и тщеславие! Там ваше место! На колени! Вы, Матье, снедаемый жаждой богатства, вы завидовали тем, кто рос рядом благодаря труду и экономии, и захотели подняться выше всех. Чтобы придать как можно больше блеска росту вашего состояния, вы придумали, будто начали с самого низа. Чтобы быть обязанным своим именем только самому себе, вы отреклись от имени своего отца, нанеся ему оскорбление, которое легко могли бы смыть. На колени и вы, Люсьен: опьяненный знатным именем и не имея возможности получить его честным путем, вы украли чужое имя и присвоили его себе, вы тоже отреклись от имени своего отца, который скомпрометировал его единственно ради вашего же спасения! На колени оба! Там ваше место. А теперь вам остается только встать и пойти убить один другого, идите же немедленно, убирайтесь, я не держу вас больше!»

Поэт молчал, и Дьявол продолжил:

— Если вы занимаетесь современной комедией, то я опишу вам сцену, последовавшую за этим признанием. Бешенство наших героев, переживших такое унижение на глазах друг у друга, их смущение, а затем и ярость, когда им пришлось обняться по приказу отца.

— И отец простил их?

— Более чем, — ответил Дьявол. — Ибо он сохранил в тайне прегрешения своих сыновей. Он раскрыл истину только господину де Фавьери, от которого я и узнал эту историю, и если я поведал вам ее, то, признаюсь, только ради того, чтобы доказать вам мое утверждение о том, что для комедии, если бы можно было ее написать, хватило бы всего: и характеров, и событий, и нравов.

— И как полагается во всякой доброй комедии, все было скреплено, несомненно, браком между господином Артуром де Лозере и госпожой Дельфиной Дюран, — предположил Луицци.

— О! Вот уж нет! — ответил Дьявол. — Примирение не зашло так далеко. Благодаря тому, что отец обещал хранить в тайне их прошлое, наши герои ничуть не изменились. Матье Дюран всегда Матье Дюран. Он по-прежнему толкует о своем низком происхождении, о состоянии, которое ему пришлось сколачивать по крохам, а затем восстанавливать без чьей-либо помощи, о своей любви к народу, из которого он вышел, об образовании, которое он с таким трудом приобрел, и я не сомневаюсь, что в конце концов, чтобы до конца сыграть свою роль, он с богатым приданым отдаст свою дочь замуж за человека вроде него, за того, кто сумел сделать себе имя благодаря сильным кулакам.

Поэт не возразил, а Луицци воскликнул:

— Что вы подразумеваете под сильными кулаками?

— Боже, — расхохотался Дьявол, — да всякое положение, добытое собственными силами.

— Даже в литературе? — Барон указал на поэта.

— Э! А почему бы и нет? — пожал плечами Дьявол. — Как мне кажется, в литературе, которой нас заваливают с таким рвением, сильные кулаки — одно из первейших качеств.

Поскольку поэт полностью ушел в себя, Дьявол любезно продолжил:

— Что до господина де Лозере, то он по-прежнему господин де Лозере. Он еще более, чем всегда, чванится древностью своего рода, еще более нагло отстаивает ее, если ему кажется, что кто-то в ней сомневается, и, несмотря на ненависть к Июльской революции, полностью признал новую династию, которая, не будучи богата знатными именами, недавно призвала его в палату пэров{485}.

III