От Пекина до Берлина. 1927–1945 - Василий Чуйков

В этой же батарее я вручил орден Отечественной войны I степени красноармейцу Виктору Шерстюкову. Еще на Северном Донце его назначили ездовым.

– Чем же не приглянулся я командиру? – недоумевал боец.

Этот вопрос не выходил у него из головы, но работал Шерстюков с величайшим рвением, холил и нежил своих любимцев Пушкаря и Пудика – могучих коней-тяжеловозов. Был он расторопным, аккуратным. Бывшему колхознику нравилось работать с лошадьми, но он все же мечтал попасть в орудийный расчет, расстреливать вражеские танки и самоходки, воевать по-настоящему.

Однажды в подразделении проводился смотр лошадей. Сытые, вычищенные до блеска Пушкарь и Пудик были признаны лучшими в части. Шерстюков получил благодарность перед строем. Когда командир направился в свой блиндаж, Шерстюков догнал его.

– Скажите, это правда, что ездовыми назначают худших бойцов?

Командир внимательно взглянул на него:

– Нет, тебя назначили как лучшего. Ты же сам знаешь, как много значит в бою хороший, смекалистый ездовой.

На плацдарме за Вислой артиллеристам выпало тяжелое испытание. Днем и ночью шли бои. Случилось так, что вражеские танки показались с фланга. Надо было переменить огневые позиции, чтобы ударить врага прямой наводкой. Пытались артиллеристы выкатить орудия на руках – не получается, вязнут колеса в песке. Шерстюков в это время привез снаряды. Узнав о беде товарищей, он подскакал на своих конях к орудию, ловко подцепил его и помчался вперед. С новой позиции артиллеристы сейчас же открыли огонь. А Шерстюков уже мчался за следующим. Так он выкатил все три орудия. Их меткий огонь решил исход боя.

За этот подвиг Шерстюков и получил орден.

Чудесные люди у нас. На любом посту они вершат героические дела. С удовлетворением я вручил орден Ленина санинструктору Михаилу Лобенко. Скромный, незаметный человек, а с какой гордостью мне рассказывали о нем товарищи! Всем запомнился такой случай. После контратаки бойцы вернулись в свои траншеи и тут спохватились: нет младшего лейтенанта Николая Стрельникова. Вскоре его увидели: тяжело раненный офицер лежал на ничейной полосе. Вокруг него взлетали фонтанчики земли – стреляли вражеские пулеметы. Гвардейцы открыли сильный огонь по гитлеровцам, мешая им прицельно стрелять в раненого. Но что делать дальше? И тут из окопа выскочил невысокий, коренастый боец. Он пробежал несколько метров, затем упал и по-пластунски пополз к офицеру. Это был Лобенко. Отважный санинструктор взвалил раненого на спину и пополз к нашим траншеям. Командир был спасен.

Немало раненых вынес с поля боя гвардии старшина Лобенко. Спасенные им офицер Стрельников, красноармеец Ковалев и многие другие до сих пор пишут Михаилу Алексеевичу письма, полные благодарности. Сам Лобенко четырежды был ранен в бою. Излечившись, он каждый раз возвращался в родную часть и снова перевязывал и выносил из-под огня раненых бойцов и командиров.

Был в нашей армии еще один санинструктор – кавалер ордена Ленина… Это старшина Федор Иванович Сидоренко, участник Сталинградской битвы. Уже тогда, в дни боев на территории завода «Красный Октябрь», старшина вынес из-под огня 80 раненых бойцов и командиров. Его знала вся армия как отважного воина. Командир полка В. А. Турчинский говорил:

– Где находится Федор Сидоренко, ни одного раненого не останется под огнем.

На Магнушевском плацдарме он однажды вынес с нейтральной полосы сразу двоих: командира артдивизиона и радиста. Положил их на плащ-палатку рядышком и ползком поволок в безопасное место.

Сидоренко погиб на посту: его раздавил фашистский танк вместе с раненым бойцом, которого он нес с поля боя.

Каких людей воспитала наша партия! Бесстрашные, неутомимые, готовые на любой подвиг во имя народа… И таких не десять, не двадцать, а тысячи! Смотришь на них, и сердце переполняется гордостью: спасибо тебе, Родина-мать, за то, что на твоей земле живут такие отважные воины!

Наступила пора тихой оборонительной или, точнее сказать, окопной жизни. В этих условиях особое значение приобретает бдительность.

В длительной обороне люди свыкаются с неподвижностью линии фронта, «привыкают» к противнику и иногда без сговора не мешают один другому жить «по-человечески». Например, не ведут огня по движущейся по полю кухне, не мешают ходить за водой и т. д.

Это объясняется, по-видимому, и тем, что обороняющимся частям дают меньше, чем наступающим, и снарядов, и мин, и патронов, так как в это время идет накопление сил и средств для решающих событий. И боец думает: «Я буду стрелять по немцам, идущим с котелками к кухне за пищей, израсходую боеприпасы, а противник разозлится и ответит нам тем же, а может быть, еще сильнее, тогда противная окопная жизнь станет в десять раз противнее».

Что такое окопная жизнь, говорить много не приходится. Тем, кто не испытал ее, достаточно спуститься в сырой подвал или погреб с узким окошком и представить себе, как сидели в таких условиях люди неделями, а то и месяцами в ожидании, что этот подвал или погреб в любую минуту обвалится от попадания снаряда или мины и придавит бревнами, покрытыми грязью и плесенью.

Кроме того, приходится часами стоять на посту наблюдателем, сидеть в секрете, то под проливным дождем, то под палящим солнцем, то в морозную вьюгу.

Многие бывали в бомбоубежищах и знают, как удручает человека их сырая и холодная немота. Однако в бомбоубежище человек чувствует себя несравненно лучше, чем в окопе или блиндаже первой позиции обороны. Солдат страдает не только от всевозможных лишений, но и от изнуряющего однообразия жизни. И потому рад каждому новому явлению, даже пустячному. Если между окопами пробежит заяц, это вызывает всеобщее ликование. Услышав музыку или пение, солдаты затихают и готовы слушать, забыв все на свете.

Безразличие – страшная болезнь. Нельзя было давать ей развиваться. Нельзя было допускать, чтобы люди ослабили бдительность. Это понимали наши политические и партийные работники. Они старались ни одного человека не оставить без внимания и участия. Посещая подразделения, я интересовался работой парторгов. Особенно понравился мне своей целеустремленностью и неутомимостью парторг роты 220‑го гвардейского стрелкового полка младший лейтенант Василий Петрович Выборнов.

Его радовало, что ночи стали длиннее: значит, можно больше сделать, так как работать на переднем крае можно только под покровом темноты. В сумерках он уходил в окопы. Солдаты его везде встречали с радостью, засыпали вопросами. Беседы парторг проводил и с группами и даже с отдельными бойцами. Их интересовало все, но прежде всего, конечно, свежая сводка Совинформбюро. С нее и начинался разговор. А потом незаметно беседа заходила о том, что сегодня произошло в подразделении, кто отличился, что сумел за день сделать тот или иной боец. Многое значит – по душам поговорить с бойцом: и бодрее себя чувствует человек, и работается веселее, и глаза зорче за врагом следят.