Рассказы о пилоте Пирксе. Фиаско - Станислав Лем

Настало время для самой разведки. Он бегом выкатил по трапу другой контейнер и вынул из кормового люка складной экипаж — легкую раму с сиденьем и надувными колесами, снабженными электроприводом. Лишь только он двинулся в сторону северных горных склонов, к поднебесной сети, как начался мелкий дождь. Серая мгла окутала силуэт растущего перед ним загадочного строения. Он остановил свой открытый вездеход, отер перчаткой капли воды, стекающие по стеклу шлема, и остолбенел. Колосс казался одновременно абсолютно чуждым и странно знакомым. Без окон, с выпуклыми стенами, схваченными параллельно расположенными шпангоутами, он производил впечатление чего-то противного архитектонике и природе, словно труп кита, которому выстрелили в брюхо гранатой со сжатым газом, а его кошмарно раздутое тело почему-то оказалось внутри мостовой фермы и выгнуло ее балки выпуклостями своей агонизирующей туши. Между двумя ребрами зияло полукруглое отверстие. Он скинул с вездехода контейнер и вкатил его, толкая перед собой, через эти ворота в непроницаемый мрак. И сразу же на него обрушился поток слепящего белого света. Он стоял на дне зала, внутри которого и большеход показался бы муравьем. По стенам переплетались какие-то странные кривые галереи, словно в железном театре с вырванными внутренностями сцены и зрительного зала. Посредине на ажурном металлическом листе лежало нечто вроде многокрасочной морской звезды из цветов, сверкающих, словно кристаллы. Когда он подошел ближе, то увидел, что над звездой висит перевернутая пирамида, прозрачная почти как воздух, так что только под острым углом ее поверхность становилась видимой, отражая свет ламп. Погруженные в стекловидный тетраэдр, поочередно стали появляться изумрудные буквы:

ЭТО ПРИВЕТСТВИЕ ТОЧКА

Кристаллические цветы запылали великолепными красками — от светлой лазури до глубокого фиолетового. Их светящиеся чашечки раскрывались. В каждой горел огненный бриллиант. Надпись сменилась другой:

ВЫПОЛНЯЕМ ВАШЕ ЖЕЛАНИЕ ТОЧКА

Он стоял, не шевелясь, а радуга горящих кристаллов постепенно серела. Их алмазные сердцевины еще минуту тлели рубиновым светом, пока не исчезли, и все рассыпалось в легкий пепел. Перед ним оставался только колючий моток переплетенной проволоки, а в кристалле зеленели новые слова:

ПРИВЕТСТВИЕ ОКОНЧЕНО ТОЧКА

Он поднял глаза от дотлевающего пепелища, окинул взглядом галереи, их свисающие пучки, местами оторванные от вогнутых стен, и вздрогнул, как от удара в лицо. Он наконец понял, почему казалось ему знакомым странное строение, — это была вывернутая наизнанку, стократно раздутая копия «Гермеса». Галереи воспроизводили подмостки, приваренные к бортам во время монтажа и смятые взрывом в момент посадки, а ребра, вдавленные в стены, были шпангоутами корабля, опоясывающими его пустое туловище снаружи. Огни под навесами криво свисающих галерей поочередно гасли, пока не вернулась тьма, и только подвешенная в воздухе надпись: ПРИВЕТСТВИЕ ОКОНЧЕНО ТОЧКА светилась понемногу слабеющей бледной зеленью.

Что теперь предпринять? Исследовав разбитый корабль, они повторили его с дотошностью бездушного педантизма — возможно, ради утонченного издевательства, чтобы гость вошел в него, словно в чрево убитого и выпотрошенного существа. Было ли это злобным коварством или же ритуалом нечеловеческой культуры, именно так выказывающей гостеприимство, оставалось вопросом без ответа. Пятясь в темноте, он толкнул контейнер, который с грохотом упал на металлические плиты пола, и это шумное падение отрезвило его и одновременно привело в бешенство.

Он бегом вытащил груз на дневной свет, под дождь. Мокрый бетон потемнел. За сеткой измороси вдали серебрилась игла его ракеты, грязные тучи дыма из бурых труб однообразными волнами плыли к низкому мутному навесу облаков, а над всей этой пустошью мертвой башней торчал «Гермес». Он проверил время. До следующих ста минут оставался почти час. Он боролся с гневом, пытаясь сохранить рассудительность и спокойствие. Если они могли конструировать военные машины, развивать военную технику в масштабах планеты и космического пространства, они должны быть способны к логическим рассуждениям. Если для них нежелательна личная встреча, они могли бы проводить его указателями направления туда, где их терминалы доказали бы ему при помощи уравнений алгебры конфликтов — кодом, переданным несколько месяцев назад, — невозможность соглашения. И пусть бы они опровергли аргументы насилия серьезными аргументами высшего порядка, теми высшими соображениями, которые дают им выбор только между различными обличьями гибели, — но не было никаких знаков, терминалов, устройств для обмена информацией, ничего, даже меньше, чем ничего, — был дымовой экран в тучах, труп корабля, напитанный тайной заразой, а в качестве храма гостеприимства — повторенный его корпус, распухший, словно жаба, надутая безумцем через соломинку, и хрустальный цветник, распадающийся ради приветствия в пепел. Церемониал был так противоречив по смыслу, будто говорил: напрасно стараетесь, пришельцы, ни огнем, ни ледовым обвалом не добьетесь ничего, кроме ловушек, иллюзий и камуфляжа. Пусть ваш посланец делает что хочет — везде его будет встречать то же непреклонное молчание. До тех пор пока, обманутый в ожиданиях, сбитый с толку, одурев от бешенства, не начнет бить излучателем во что попало и не похоронит себя под развалинами либо выберется из-под них и улетит — не как разведчик, возвращающийся с добытыми сведениями, а как бегущий с поля боя паникер. В самом деле, мог ли он что-то преодолеть, вторгнуться силой в железные пределы одноглазого города, за стену дымов — ведь в таком нечеловеческом окружении он узнает тем меньше, чем сильнее ударит, и не сможет даже отличить то, что откроет, от того, что уничтожит.

Дождь лил, тучи оседали, обволакивая верхушку останков «Гермеса». Открыв контейнер, он вынул из футляра биосенсор, прибор настолько чуткий, что за пятьсот метров он живо реагировал на тканевый обмен мотылька. Стрелка непрерывно дрожала около нуля, доказывая, что жизнь здесь есть, как и на Земле, повсюду, однако ни бактерии, ни пыльца растений не могли стать для него нитью Ариадны. Поднявшись на трап, он выдвинул ствол прибора до конца и направил его на юг, в сторону скрытых дымами щупалец города. Датчик по-прежнему слабо дрожал около нуля. Он перевел фокусировку на максимальное удаление. Дым, даже металлический, не мог быть преградой, так же как и стены; он даже провел биометром вдоль горизонта — стрелка не двинулась. Мертвый железный город? Это было так невероятно, что он инстинктивно потряс аппарат, как остановившиеся часы. Только когда, повернувшись, он нацелил ствол на маячившую сквозь дождь поднебесную паутину, стрелка дернулась и при поворотах ствола заколебалась в широком рваном ритме.