Русская канарейка. Трилогия в одном томе - Дина Рубина

Одновременно, чувствуя страшное давление в мочевом пузыре, Айя качнула пудовой головой. Правую щеку лизнуло прохладой. Душисто… Чистота… Там окно? Хорошо, приятно… Рука, занемевшая под животом, ожила и поползла по материи, холодной и гладкой. Еще не понимая, где она, уже порадовалась, что опять обошлось…

Главная задача сейчас – разлепить глаза и доползти до унитаза. Где он, кстати?.. Но прошло еще минут двадцать, пока она пошевелилась, медленно ощупала вокруг себя тонкую ткань пододеяльника и край кровати – куда можно спустить ноги… Приподнявшись, спустила их, тихо покачиваясь и чувствуя сквозь веки свет и чудесные запахи из окна. Утро, сказала себе. Утро и – возвращение…

В туалете, куда она счастливо добралась и где с невыразимым наслаждением изливала из себя водопады, озера накопленной жидкости, чуть покачиваясь и прислонясь виском к кафельной стене, и потом еще долго сидела, просто медленно обретая тело, мысли, зрение и память, – в туалете она вспомнила, что: Леон. Тревожился. Кричал… Ворочал ее заполошными руками… потому что именно сегодня…

– Ничего-ничего, – сказала она себе. – Сейчас в душ, а когда он вернется, я тут как огурчик.

С полчаса она стояла под душем, жадно хлебая воду прямо из пригоршни, довольно быстро на сей раз обретая мышцы живота и спины, чувствуя, как возвращается упругость ног и рук, а желудок просит – нет, умоляет, вопит! – о куске хлеба, а лучше, о помидоре. О красном сочном помидоре. Жрать! – весело приказала себе. Жрать, жрать поскорее!

Она крепко растерлась полотенцем, готовая тотчас идти с Леоном куда скажет. Вернулась в комнату и, как обычно, прилегла еще на чуток, о, совсем на минуточку! – проспала около часа здоровым, прозрачным человеческим сном, в котором они с Леоном ехали по длинной подъездной аллее к замку, о чем-то споря, а потом еще куда-то почему-то бежали, и Леон говорил, что за музыкой всегда так быстро бегут, что он научит ее, Айю, бегать за музыкой, и тогда она все услышит… Потому что это не вопрос слуха или врожденной глухоты, говорил он, а вопрос скорости звука… И этот сон выметал последние остатки дурноты и шел только на пользу. На пользу и душевный покой.

Проснулась абсолютно здоровая.

Сразу все вспомнила и с ледяной ясностью поняла: Леона нет, и нет уже давно.

Волна паники накатила и сразу отхлынула: да он сейчас придет; с ним ничего не может случиться. Ведь утро? А какое сегодня число?

Кинулась к рюкзаку за ноутбуком, не нашла его и только тогда заметалась и обнаружила свой ноутбук на столе: лежал на самом видном месте, вот дурында! Открыла, набрала пароль – и увидела два этих письма. Почему-то сначала принялась за то, другое, названное «Shauli», – странный набор английских букв, ни черта не значащий, какие-то обрубки лего в явно установленном порядке. Попыталась поменять расширение, потянулась стереть, но удержалась. И только тут увидела, что другой файл назван «Supez».

И торопливо его открыла.

«Супец, ну и здорова же ты дрыхнуть, – кому только рассказать. Ну-ка просыпайся скорее! Если читаешь это письмо, значит, я еще не вернулся. И ты вот что сделай: немедленно закажи такси и сматывайся из Портофино. Хозяйке скажи, что сейчас тебе сообщили: мол, с бабушкой приключился обморок на берегу и ее уволокли в госпиталь в Рапалло, так что ты едешь к ней. Весь инвалидный инвентарь оставь в женском туалете в аэропорту, пусть персонал думает, что старуха два дня не может просраться.

Денег в портмоне тебе пока хватит. Если не хватит, сними по карточке. Код простой: первые две цифры – дата твоего появления в Париже, две вторых – день твоего рождения. Задача нетрудная. За пансион тоже плати карточкой. Главное, ничего не бойся, но: в Париж пока не суйся. Ни с кем не встречайся. Веди себя как прежде – ты у нас толковая. А лучше всего, поезжай к отцу, я найду тебя там непременно.

Письмо (Shauli) сразу же пульни по адресу… (следовал дикий, как само письмо, набор цифр вперемешку с буквами, с французским доменом).

И помни: в Лондоне нас ждет целая бутыль собственного соджу, на которую никто, кроме нас, покуситься не смеет!»

Вот когда ее обуял ужас. Она заглянула в новостную программу, узнала сегодняшнее число, и ее тут же вырвало – еле успела добежать до раковины. Монотонно бормоча: «Ничего-ничего-ничего, он сказал, чтобы не боялась…» – она кое-как оделась, дрожащими руками натянув что под руку подвернулось: его, Леона, джинсы и его же синий свитерок… Наткнулась взглядом на идиотский патлатый парик, нахлобучила его на голову и, вместо того чтобы поступить, как велел Леон, ринулась на поиски…

– О-о, доброе утро! – приветствовала ее матрона в холле (кто такая?!). Над правым ее плечом стояла пугающе крупная золотая рыба. Галлюцинация?! Да нет, аквариум же, господи… – Как вы себя чувствуете, синьорина?

– Отлично, – устремляясь к двери.

– Ваша бабушка так беспокоилась. Но сейчас все в порядке? Почему вы обе не приходите на завтрак? У нас самая свежая выпечка – мне каждый день привозят из «Панеттерии Микеле»… А где же синьора?

– Синь-ора?.. – с трудом припомнила Айя, уже на пороге. – Она… она нездорова.

– О-о! Неужто заразилась? Как вам не везет с отпуском! А может быть…

Айя уже не смотрела на нее, просто толкнула дверь и вышла наружу, в утренний рай миниатюрного дворика.

Здесь все текло – при каждой скульптуре была какая-нибудь чаша, какой-нибудь изрыгающий струю миниатюрный левиафан. Два младенца мужескаго пола (копии знаменитого мальчика) приткнулись в уголке сада, скрестив свои струи, и казалось, что они писают наперегонки или на спор.

Все текло, бежало, струилось сквозь несметное количество цветочных горшков и ваз с невероятным разнообразием одного лишь растения: каменной розы…

Айя шмыгнула в открытую калитку и побежала.

Она бежала между каменными оградами по деревенской улице, и, несмотря на тревогу, каждая мышца и сухожилие ее тела, позвоночник, мельчайшие косточки и даже язык, подрагивающий во рту от бега, праздновали возвращение: она опять здорова, она сейчас найдет Леона – уже другого, очищенного от темной ржави, которая разъедала их жизнь. Что-то должно было миновать навсегда, какая-то страшная цель, которую они – вчера? позавчера? она даже толком не знала его планы, он такой скрытник!.. – которую они преследовали, одновременно прячась.

Мимо полосатой, как тельняшка, церкви Святого Мартина, где сколько-то дней назад они видели аккордеониста с милым дружелюбным псом, она выбежала на пьяццу.

Солнце уже раскатало цветные тенты над входами в ресторан «Ла Гритта», таверну «Дель Маринайо» и бар «Эксельсиор». Высоко над бухтой вспыхивали в полете бело-льдистые тела крупных чаек. Тесные стада лодок и катеров, затянутые синим и зеленым брезентом, покачивались по всему периметру марины, и удивительно смирный морской бриз пошевеливал маленькие треугольные флажки над пьяццей и легкие частные яхты.

Сейчас здесь было так же солнечно и пустынно, как в тот день, когда они приехали сюда впервые. Значит, праздник Святого Георгия миновал, прошел без нее. Значит, проклятое беспамятство на сей раз схавало и костер, и фейерверк, и бисерное освещение праздничной деревушки. Кажется, оно сожрало и самого Леона.

Где теперь его искать?

Минут двадцать Айя бродила меж столиками, вынесенными на набережную, еще мало заселенными. Не все туристы выходят на пьяццу завтракать – многие завтракают в отелях и пансионах. К тому же после праздника многие разъехались. Интересно, если выйти в центр пьяццы и заорать: «Ле-о-о-он!!!» – и ждать, чтобы он ответил, – подумают, что она сошла с ума? Господи, разве ей не плевать – что о ней подумают?

Она вернулась к церкви, прочесала все улицы вокруг, поднялась к остановке автобуса, обошла театрик, заглянула в адзьенда туристико…

И опомнилась: поплавок в водовороте собственного броуновского движения.

Вновь спустилась на пьяццу, где кое-кто из проснувшейся публики уже занимал там и тут столики под тентами.

Она принялась заглядывать в каждое кафе, в каждый ресторан…

Ведь ты ничего не знаешь, напомнила себе она, не знаешь главного: что он затевал, а потому и не имеешь понятия, где его искать.

Она забыла, что с утра зверски хотела есть, забыла, что двое суток вообще не ела. Околачивалась среди жующих людей, и сама мысль о том, чтобы проглотить кусочек хлеба, вызывала у нее тошноту. Время от времени вспоминала, что в письме Леон велел немедленно уехать, ведь у нее теперь есть первоклассный паспорт, о котором ее преследователи не имеют понятия… И, осадив себя: да куда мне ехать – без него?! И где же, где же Леон?