Верная Рука - Май Карл Фридрих

Матушка Тик нашла мне надежного посыльного, которого я и отправил за Виннету. Посыльный оказался парнем расторопным, и уже на следующее утро, когда я сидел за чашкой кофе, в салуне матушки Тик появился вождь апачей. Мне доставляло немалое удовольствие видеть, какими почтительными и восхищенными взглядами встречали Виннету присутствующие и как приветливо отнеслась к нему хозяйка, хотя он и попросил всего лишь стакан воды.

Я рассказал ему последние новости и объяснил причины, которые заставили меня вызвать его сюда. Он сразу же узнал Трескова, не забыв, похоже, и про те ошибки, что были ими в тот раз допущены. Он сказал:

— Сэм Файрган был вождем своих бледнолицых, поэтому Виннету с того момента, как ступил в тайник, во всем следовал его распоряжениям. Да и моего брата Шеттерхэнда с нами тогда не было. Теперь, когда мы разыщем Олд Шурхзнда, все будет по-другому; мы постараемся не совершать ошибок и не проливать так много крови. Какой путь избрал на этот раз Сэм Файрган?

— Не знаю, но попробую выяснить это, когда зайду попрощаться с мистером Уоллесом.

Первым делом нужно было помочь Трескову сделать необходимые покупки. В оружии он разбирался плохо, и ему, конечно же, всучили бы какую-нибудь красивую с виду, но совершенно никудышную винтовку. И даже мне нелегко оказалось углядеть, что порох, который нам поначалу предложили, состоит как минимум на двадцать процентов из древесной золы.

Уладив дела с покупками, я отправился к банкиру Уоллесу, чтобы сказать ему, что я собираюсь покинуть город. О Генерале и событиях последнего вечера я ему ничего говорить не стал, поскольку не видел в этом особой необходимости. Да и вообще всегда лучше промолчать, чем сказать то, чего говорить нельзя или даже просто не обязательно. Под конец я задал ему еще один вопрос:

— Вам ведь известно, сэр, что в поездке в Форт-Террел Олд Шурхэнда сопровождал Апаначка, молодой вождь команчей?

— Да, он рассказал мне об этом, — ответил Уоллес.

— А куда дальше направился этот индеец? Где он расстался с Олд Шурхэндом?

— Из Форт-Террела они вместе доехали до Рио-Пекос, где Апаначка и распрощался с ним, чтобы возвратиться к своему племени.

— Отлично! А не знаете ли вы, какой маршрут избрал теперь Олд Шурхэнд?

— Он отплыл на корабле до Топика, а дальше намеревался подняться верхом вдоль Репабликан-Ривер.

— Так я и думал. А что у него за конь?

— Тот самый, которого ему подарили вы, сэр.

— Превосходно. В таком случае надеюсь скоро отыскать его следы.

— Пожалуй, я мог бы дать вам для этого один ориентир. Когда будете в Топике, отыщите салун Питера Лебруна. Олд Шурхэнд знаком с хозяином и наверняка заглянул туда. А примерно в двух днях конного перехода вверх по правому берегу Репабликан-Ривер расположена одна крупная ферма с обширными земельными угодьями. Владелец фермы держит большие табуны лошадей и стада коров. Зовут его Феннер, и всякий раз, когда Олд Шурхэнд оказывался в тех краях, он неизменно наведывался к этому фермеру. Больше я вам, к сожалению, помочь ничем не могу, мистер Шеттерхэнд.

— Да в этом и нет необходимости. Того, что вы сообщили мне, более чем достаточно. Можете не сомневаться, что я разыщу моего друга Шурхэнда, как если бы вы обрисовали в подробностях каждый шаг предстоящего мне пути.

И, распрощавшись с Уоллесом, я покинул его дом.

Когда пришло время отправляться на пристань, я попросил у матушки Тик счет. И это оказалось непростительной ошибкой с моей стороны: хозяйка обиделась чуть ли не до слез, заявив мне, что считает для себя оскорбительным брать деньги за предоставившуюся ей возможность видеть у себя Олд Шеттерхэнда. Я, со своей стороны, возразил, что могу считать себя гостем лишь там, куда меня приглашали, и что мой характер не позволяет мне принимать в подарок что-либо, за что ей самой приходится платить. Она признала мои возражения резонными и тут же предложила мне в высшей степени необычную сделку:

— Хорошо! Раз уж вы непременно хотите со мной расплатиться, а я не хочу брать с вас деньги, то дайте мне нечто такое, что деньгами не является!

— Что именно?

— Нечто такое, что для меня дороже всяких денег и что я могла бы хранить как святыню до конца моих дней: я прошу подарить мне прядь ваших волос!

Я буквально опешил от неожиданности.

— Прядь?.. Прядь? Мою прядь? Я не ослышался? Верно ли я вас понял, матушка Тик?

— Да, да, сэр! Я прошу у вас прядь с вашей головы.

И даже несмотря на полученное подтверждение, я не мог отделаться от мысли, что это не более чем шутка. Вот уж действительно удивила! Вообще говоря, у меня на голове целые заросли, настоящий девственный лес! Меня, к примеру, можно было взять за волосы, что я неоднократно и позволял с собой проделывать, и оторвать от земли, не причиняя мне при этом ни малейшей боли. И под стать общей густоте моей шевелюры была толщина и прочность каждого отдельного волоса. Когда однажды, еще в ученические годы, я доверил их ножницам одного лейпцигского парикмахера, то уже после первых попыток справиться с ними он воскликнул в полном изумлении: «Да это же не волосы! Это щетина!» И вот теперь матушка Тик надумала просить у меня «прядь»! Она бы еще сказала «локон»! Приняв мое удивление за молчаливое согласие, хозяйка побежала за ножницами.

— Так вы позволите? — спросила она, вскоре вернувшись и уже выискивая глазами место на моей голове, откуда и предстояло извлечь эту самую прядь.

— Ну, если вы это серьезно, матушка Тик, то так и быть, берите!

Я наклонил голову, и алчущая моих волос старушка — а ей было уже за шестьдесят — запустила в них свои пальцы. Найдя самый непроходимый участок леса, она погрузила концы ножниц в подлесок… шрр! Звук был такой, словно резали стеклянные нити. Хозяйка с видом победителя продемонстрировала мне добытую ею «прядь» и сказала:

— Сердечное вам спасибо, мистер Шеттерхэнд! Я положу эту прядь в медальон и буду показывать каждому моему гостю, который пожелает ее увидеть.

Ее лицо просто сияло от удовольствия, а вот мне стало не слишком весело, когда я увидел, что она держала в руке. Нет, это была совсем даже не прядь, а толстый пучок волос, из которого получилась бы добрая кисть для маляра! И она еще говорит про какой-то медальон! Даже если бы она запихнула этот пучок в большую консервную банку, то там уже не осталось бы места ни для чего другого! Я с испугом схватился рукой за то место на голове, где погуляли ее ножницы, и обнаружил там совершенно голую площадку размером с большую серебряную монету. Ах, негодница! Я поскорее нахлобучил на голову шляпу и дал себе торжественную клятву никому больше не делать подобных подарков — ни матушкам, ни тетушкам и ни сестрицам!

После такой ощутимой потери расставание с бойкой хозяйкой далось мне легче, чем я ожидал вначале, и, оказавшись на борту парохода, я устроился подальше от посторонних глаз, занявшись планиметрическими исследованиями на предмет того, скольких движений ножниц хватило бы, чтобы превратить голову лихого вестмена в лысину обывателя.

Корабль, принявший нас на борт, оказался вовсе не тем плавучим дворцом, какой представляешь себе, когда речь заходит о плавании по Миссисипи или Миссури, а неповоротливым пакетботом, едва продвигавшимся вперед с помощью натужно пыхтящей машины. Мы целых пять дней плыли до Топика, где я по совету Уоллеса заглянул в кабачок Питера Лебруна, чтобы навести справки про Олд Шурхэнда. Оказалось, что тот был здесь всего три дня назад. Там же мы купили хорошего коня для Трескова. Оттуда путь наш лежал по «волнистой» прерии вдоль Репабликан-Ривер. Местность на востоке Канзаса очень холмистая и похожа на внезапно застывшее бурное море, отчего и получила название «волнистой прерии».

К вечеру следующего дня мы добрались до фермы Феннера. Дорогу к ней узнать было несложно. На обширных пастбищах мы встретили множество ковбоев, охранявших стада. Феннер оказался приветливым человеком и радушным хозяином, который, правда, сначала недоверчиво оглядел нашу компанию, но потом, услыхав имя Олд Шурхэнда, пригласил всех нас быть его гостями.