Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Еременко, правда, утверждал (хотя доказательств нет), что 30 сентября он позвонил в Орел, связался с начальником штаба округа (генерала Тюрина в тот день в городе не было) и сообщил об угрозе: немцы начали продвигаться из района Шостка, Глухов, Путивль на восток и главным образом на северо-восток. Таким образом, предупреждение в Орле было получено. О немецком наступлении информировала и воздушная разведка. Для меня было и осталось тайной, как же в таких условиях командование округа не предприняло никаких защитных мер? Не выслало даже дозоры, заставы, разведотряды по дорогам, ведущим к передовой? Это же элементарное требование военного времени, понятное, думаю, для каждого младшего офицера, не говоря уж о генералах.

Может, у Тюрина не было сил и средств? Отнюдь. Стрелковых частей в Орле, правда, было немного, зато там располагались четыре противотанковых артиллерийских полка (по штату трехдивизионный полк — 36 орудий!) и еще гаубичный артиллерийский полк. Да поставь ты всю эту артиллерию на дорогах на подходах к городу — любой враг споткнется, завязнет в боях. Но беспечность и безответственность были таковы, что все войска находились в казармах, совершенно не готовые к встрече с противником. Гаубицы — без снарядов. И вся артиллерия попала в руки немцев без единого выстрела. Немецкие танки шли по улицам города, когда ничего не подозревавшие жители пешком и на трамваях добирались к месту работы. А командование округа «испарилось», будто его и не бывало. Я, к примеру, ехал на юг, совершенно не зная о том, что стало с незадачливыми орловскими руководителями.

Наш провал под Орлом — одно из самых постыдных, труднообъяснимых событий с самыми скверными последствиями: я уверен, что мы сдержали бы наступление группы армий «Центр», не допустили бы немцев к Москве, если бы танковая армия Гудериана (к этому времени танковая группа была переименована во 2-ю танковую армию) не разгромила бы наши глубокие тылы, не развалила бы наш фронт на протяжении сотен километров. Позорная страница в нашей военной истории, я тоже принимаю на себя определенную долю стыда. А самым дальновидным, самым предусмотрительным оказался Лаврентий Павлович Берия. Еще в начале сентября, когда угроза Орлу никому не представлялась реальной, Лаврентий Павлович за поздним ужином на Ближней даче высказал в осторожной форме предложение: а не «убрать» ли тех политических заключенных, которые могут так или иначе оказаться в руках наших врагов? Немцы используют их для своих целей. Сталин равнодушно отнесся к этим словам. Обеспокоило его лишь упоминание о Марии Спиридоновой, бывшей руководительнице левых эсеров. Уточнил, в Орле ли она? Я сказал: а кому она мешает, эта взбалмошная, но давно безвредная женщина. Она ненавидит германцев, она и с большевиками-то разошлась по Брестскому миру, на сотрудничество с фашистами никогда не пойдет. «Но немцы могут воспользоваться ее именем», — возразил Берия. А я напомнил вот что: 6 июля 1918 года Спиридонова руководила мятежом левых эсеров против большевиков, против Ленина. Но Владимир Ильич не опустился до жестокой мести политической противнице. Спиридонова была приговорена к году тюремного заключения. Условно. Потом уже была в ссылке, на поселении в Орле, оказалась в местной тюрьме.

Сталин промолчал, но Берия, как всегда, уловил ход его мыслей. На следующий же день по указанию заместителя наркома внутренних дел Б. З. Кобулова был подготовлен список на 170 человек, осужденных за политические преступления и отбывавших наказание в Орле. Из них 76 человек добавочно обвинялись в проведении антисоветской агитации теперь, в военное время. Знаю также, что Сталин подписал постановление Государственного Комитета Обороны, в котором пересмотр дел всех поименованных в списке поручался военной коллегии Верховного суда СССР, то есть фактически В. В. Ульриху, диапазон решений которого не отличался разнообразием. Как правило — расстрел. Вот и в тот раз 161 человек из названного списка был приговорен к высшей мере. Их, в том числе М. А. Спиридонову, врача Д. Д. Плетнева, обвиненного в умерщвлении А. М. Горького и В. В. Куйбышева, расстреляли ночью 11 сентября возле тюремной стены и так запрятали останки, что их не обнаружили и после войны. Не берусь утверждать категорически, но по моим предположениям, там же были расстреляны жены Тухачевского и Уборевича. Какая же в этом была суровая надобность? Не лучше ли расстрелять тех, кто бездарно сдал Орел, открыв фашистам прямой путь на Москву?!

Но это уже свершившееся. Мне надобно было думать не столько о том, что было вчера, а что будет сегодня и завтра. Смотреть вперед гораздо труднее, чем подводить итоги, анализировать минувшее, что вообще-то само по себе тоже важно. Вчерашнее — это фундамент, на котором предстоит строить дом. Но какой, как, из какого материала?!

Еще в середине сентября появилась у меня идея, подсказанная, вероятно, успешными действиями «пожарной команды», кавкорпуса Белова на Южном фронте. А что, если создать и под Москвой некое подобие такой команды, только более крупного масштаба? Резервный фронт — это само собой. Формирование и подготовка новых частей в тылу — тоже. По плану. Но кроме этого, хорошо бы иметь непосредственно в подчинении Ставки сильное, надежное соединение или объединение. Для подстраховки на случай вражеского прорыва. Для нанесения мощного удара по врагу, если представится выгодная возможность.

Борис Михайлович Шапошников, с коим я поделился своими соображениями, сперва только руками всплеснул: «Что вы, голубчик, что вы?! Где войска-то возьмем?! Не до жиру, быть бы живу!» Прав был, конечно. Бушевали сражения под Ленинградом, под Киевом, на юге Украины, всюду требовались подкрепления, не хватало оружия, а тут я со своим прожектом. Однако доводы мои выслушал. Я предлагал создать объединение не сразу, а постепенно, включая в него войска, освобождавшиеся на фронте, хорошо обученные в тылах части. Без ущерба для боевых операций. И понял, что идея-то сама была Борису Михайловичу по душе, но он, реалист, сомневался в возможности ее осуществления. Во всяком случае, я заручился если не поддержкой Шапошникова, то его благожелательным нейтралитетом. Он не стал возражать, когда я высказал предложение Иосифу Виссарионовичу и дал предварительные расчеты.

Сталин высказал свое мнение сразу и категорично. «Положение сложное, но мы не можем жить одним днем. Мы не имеем права не думать о завтрашнем дне. Нам позарез нужна сильная армия. Ударная армия, — сформулировал он. — А чтобы ввести противника в заблуждение, формируйте не армию, а корпус, очень сильный корпус, который в любой момент можно будет развернуть в армию». «Ударный корпус», — сказал Шапошников. «Гвардейский корпус, — уточнил Сталин и, улыбнувшись, добавил: — Я уже думал над этим, а вы предвосхитили мои соображения… Побольше танков, побольше артиллерии, побольше опытных бойцов и командиров. Это должно быть очень сильное объединение», — по своей привычке выделять главное, повторил он.

27 сентября решение о формировании 1-го гвардейского стрелкового корпуса было принято и утвержден его состав. Это 5-я и 6-я гвардейские стрелковые дивизии, имевшие боевой опыт, но требовавшие пополнения. 41-я кавалерийская дивизия из числа новых, сформированных по урезанным штатам, примерно в три раза меньше довоенных кавдивизий. Эти новые формирования называли «легкими дивизиями». Ударную силу будущего корпуса составляли 11-я и 4-я танковые бригады. Особенно выделялась 4-я танковая, которую возглавлял полковник Михаил Ефимович Катуков. Сформирована была эта бригада из танкистов, уже прошедших горнило войны. Новейшую технику — замечательные танки Т-34 получали прямо в цехах Сталинградского тракторного завода, рабочие и инженеры помогли изучить и освоить узлы машины, использовать все ее технические возможности. Формированием этой бригады интересовался, кстати, Иосиф Виссарионович, предполагавший перебросить ее в район Москвы еще до моего предложения.

В 1-й гвардейский стрелковый корпус вошли также два артиллерийских полка, три дивизиона «катюш». Предполагалось включить в него воздушно-десантный корпус. Так что это фактически была бы целая армия (прообраз 1-й ударной армии). Штаб решили создать за счет комсостава военных управлений, учреждений, училищ, находившихся в Москве. Наблюдать за развертыванием нового объединения было поручено мне. Осуществлять на практике свои предложения должен автор этих предложений — таким принципом руководствовался обычно Иосиф Виссарионович. Ты обдумал идею, ты ее выдвинул, вот и доказывай свою правоту. У нас ведь много говорунов, которые наболтают, накрутят с трибун черт-те что, обрисуют красивые, заманчивые перспективы, заработают популярность, а сами в кусты. Пусть другие делают. Но наболтать-то можно, что хочешь, не считаясь с реальностью, а вот попробуй-ка воплоти! Сталинский принцип «предложил — сделай» заставлял безответственных говорунов-краснобаев держать язык за зубами.