Рифтеры - Питер Уоттс

Тем лучше. Он вообразил себя одним из прошлых партнеров: тех, что избивали ее.

– Да ну на хрен, – сказала она на четвертом часу. – Просто врежь мне.

Он застыл в ужасе, гадая, что его выдало: язык тела или телепатия, или это просто удачная догадка.

– Что?

– Ты такой нежный, – сказала ему Аврора. – Давай играть погрубее.

– Ты не... – Ему пришлось подавить изумленный смешок. – Ты о чем вообще?

– Ты что так опешил? – улыбнулась она. – Неужели ни разу женщину не лупил?

«Это ведь были намеки, – понял он. – Она жалова­лась». А он, Ахилл Дежарден, непревзойденный вычисли­тель закономерностей, мастер по выхватыванию сигнала из шума помех, ничегошеньки не заметил.

– Удушение меня заводит, – продолжила она. – Что это твой ремень лежит без дела?..

Все было, как в его мечтах, за которые он себя не­навидел. Словно ожили его самые постыдные фантазии. Это было превосходно. «Ах ты, сука, ты этого хотела, да? Вот как раз от меня и получишь».

Только не получила. Ахилл Дежарден вдруг обмяк, как доллар.

– Ты серьезно? – спросил он в надежде, что она не заметит, и понимая, что уже заметила. – То есть... ты хочешь, чтобы я сделал тебе больно?

– Да Ахилл у нас герой! – Она насмешливо покоси­лась на него. – Опыта маловато, да?

– Хорошо, – сказал он, невольно оправдываясь. – Только...

– Это же просто игра, детка. Ничего радикального. Я же не прошу меня убивать.

«Очень жаль».

Впрочем, мысленная бравада не одурачила его ни на миг. Ахилл Дежарден, тайный садист, вдруг до смерти перепугался.

– Ты про игры? – сказал он. – Шелковые веревки, стоп‑слова и все такое?

Она покачала головой.

– Я, – терпеливо объяснила она, – хочу, чтобы у меня кровь текла. Хочу боли. Я хочу, чтобы ты сделал мне больно, любовничек.

«Да что со мной? – гадал он. – Я же именно о такой всегда мечтал. Какая счастливая случайность!»

И миг спустя подумал: «Если это случайность».

Он, что ни говори, находился на переломе судьбы. Шли проверки его прошлого, проводилась оценка ри­сков. Где‑то под ковром система решала, можно ли до­верить Дежардену ежедневно определять судьбы милли­онов. Конечно, его тайна уже была им известна: ме­ханики заглянули ему в голову и наверняка заметили отсутствующую или поврежденную проводку. Возможно, это проверка: способен ли он контролировать себя. Воз­можно, Трип работает не так надежно, как ему внушали, и особенно подлые нейроны его подтачивают, а изна­чальная порочность представляет собой потенциальную ловушку... Или все намного проще. Может, они просто не рискнут вкладывать в раскрутку героя, чьи неконтро­лируемые склонности публика может счесть... неприят­ными.

Аврора скривила губы и обнажила спину.

– Давай, детка, поработай со мной.

Она была блеском в глазах всех его прежних парт­нерш, той мигающей искоркой, которая словно говорила: «Поберегись, ты, поганый извращенец. Малейшая оп­лошность, и с тобой покончено!». Она была шестилетней Пенни, обещающей никому не говорить, несмотря на кровь и переломы. Она была отцом, стоящим в темном дверном проеме с непроницаемым взглядом, словно го­ворившим: «Мне про тебя кое‑что известно, сын, и ты никогда не узнаешь, что это».

– Рори, – осторожно заговорил Дежарден, – ты на­счет этого ни к кому не обращалась?

– Все время обращаюсь. – Она улыбалась, но в го­лосе зазвенело напряжение.

– Нет, я хотел сказать... понимаешь...

– К специалистам. – Улыбка пропала. – К какому‑нибудь мозгоправу, который за мои же денежки скажет мне, что я сама себя не понимаю, что все это просто за­ниженная самооценка и что мой отец насиловал меня в доречевой период. – Она потянулась за одеждой. – Нет, Ахилл, не обращалась. Я предпочитаю проводить время с теми, кто меня принимает как есть, а не с тупыми муда­ками, которые пытаются превратить меня во что‑нибудь другое. – Она натянула трусики. – Наверно, на офици­альных приемах такие больше не попадаются.

– Ты могла бы остаться, – попытался он.

– Просто это было так неожиданно, – попытался он.

– Понимаешь, в этом есть какое‑то неуважение, – попытался он.

Аврора вздохнула.

– Детка, если бы ты меня уважал, то признал бы за мной право самой решать, что мне нравится.

– Но мне нравишься ты сама, – ляпнул он, низ­вергаясь в пламени и дыме. – Как же мне делать тебе больно, если...

– Эй, ты думаешь, мне нравилось все, что я для тебя делала?

Она оставила его стоять с обвисшим пенисом, пять­юдесятью минутами до конца аренды кабинки и убий­ственным, унизительным сознанием, что он навсегда в ловушке собственного притворства.

«Я никогда не дам этому воли, – понял он. – Как бы мне ни хотелось, кто бы меня ни просил, как бы это ни было безопасно. Я никогда не буду уверен, что где‑ нибудь не прячется шпион, что это не ловушка. Я всю жизнь буду скрываться, потому что открыться страшно до ужаса».

Отец мог бы гордиться. Сын вырос добрым католи­ком.

Но Ахилл Дежарден знал толк в искусстве приспособ­ления. Выходя из кабинки – пристыженный и одино­кий, – он уже начал восстанавливать защитные барьеры. Возможно, оно и к лучшему. Как‑никак, от биологии никуда не денешься: секс – это насилие, причем бук­вально, до уровня нейронов. Трах или драка – работают одни и те же синапсы, тот же стимул причинять насилие и подчинять. Каким бы нежным ты ни был внешне, как бы ни притворялся. Даже если ты действуешь исключи­тельно с согласия партнера, все равно это не более чем насилие над сдавшейся жертвой.

«Если я делаю все это, а любви не имею, то я – медь звенящая»[80], – подумал он.

Он сознавал это основами мозга, глубинами своего «оно». Садизм записан в строении тела, а секс... секс мало того, что насилие, он – сплошное неуважение. И кому нужно обращаться так с другим человеческим существом в середине двадцать первого века? Никто не вправе так поступать, тем более – чудовища с неисправными вы­ключателями. У него дома имелся сенсориум, позволяв­ший воплотить любое плотское желание, предоставляя ему виртуальных жертв в таком высоком разрешении, что получалось одурачить даже его.

Были и другие преимущества. Не понадобятся боль­ше сложные ритуалы ухаживания, в которых он вечно путался. Не придется опасаться инфекций и неуклюже выставлять анализы чем‑то вроде предварительных ласк. И не будет больше этого жестокого блеска в глазах жерт­вы, которая, может быть, догадалась.

Он во всем разобрался. Черт, он нашел новый смысл жизни.

Отныне и впредь Ахилл Дежарден будет цивилизован­ным человеком. Он обратит свои порочные страсти на машину, а не на живую плоть – и тем самым спасет себя от целой прорвы неловкостей. С Авророй все обернулось к лучшему – он чуть не попался, но вовремя вывернулся. Вот уж у кого точно все провода в голове перепутаны. Центры боли и удовольствия – все вперемешку.