Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин

сначала сделал все, чтобы Россия подписала договор о вхождении в Антанту, а затем приложил все возможные усилия для того, чтобы локальный конфликт между Австро-Венгрией и Сербией перерос в мировую войну.

– И тут же попытался оставить Англию и Францию вне войны, натравив центральные державы на Россию.

– «Как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет». Да, со времен, когда лорд Палмерстон был премьер-министром Великобритании, ничего не изменилось.

Мы помолчали, глядя в окно. Да, ситуация, которая складывалась, все больше и больше расходилась с канонической версией истории, которая была мне известна. И мне было все труднее и труднее делать прогнозы.

Получалась весьма интересная картина. Вся та общественная энергия, которая в моей истории нашла выход в Февральской революции и последующих событиях, в этой реальности также никуда не испарилась, как я в глубине души надеялся, а нашла себе выход в виде острого и массового пацифизма. Безусловно, в этом была и моя вина, мои речи и действия весьма подтолкнули такое развитие событий, но, признаться, я никак не ожидал того, какой масштаб это примет.

Так уж получилось, что, спасая внутреннюю ситуацию, я нанес ущерб вопросам международным, а занявшись наконец внешней политикой, я подставил под удар внутреннюю стабильность своей империи. И нежелание воевать было лишь частью общей проблемы. Но где я ошибся? Мог ли я избежать этого?

В теории да, я мог ничего не делать и, уповая на своих генералов, так или иначе, сидя на попе ровно, мог дождаться окончания войны и даже, не исключено, оказаться на стороне победителей в этой войне. Если бы не одно «но». Давя мятежи, пытаясь перехватить инициативу, опередить на шаг противников, взять под контроль армию и найти в ней опору своей власти, я слишком много давал обещаний. Да что там обещаний – я сознательно расшатывал сложившуюся систему отношений, стремясь выбить почву из-под ног противников и дать толчок широким социальным преобразованиям. Но медаль имеет две стороны. Да, я удержал власть и взял все основные рычаги управления империей в свои руки. Но какой ценой?

Цена оказалась поистине царской, поскольку очень похоже на то, что Россия вот-вот останется без армии как таковой.

Последний доклад главковерха Гурко рисовал очень тревожную картину резкого падения дисциплины в войсках. Нет, они не бузили, не отказывались выполнять приказы и уж тем более не дезертировали массово, но общее настроение было таким, что война-де уже по факту закончилась, и отношение к службе становилось все более дембельским. Приказы выполнялись все более подчеркнуто демонстративно, с некой долей иронии и театральности. Мои обещания, которые поначалу были приняты если не с восторгом, то как минимум с одобрением, очень быстро рождали нетерпение, плавно перетекающее в общее недовольство затягиванием дела. Армия стремительно переставала быть организованной военной силой, превращаясь в толпу вооруженных и опасных людей. Я, конечно, страстно желал скорейшего наступления мира, но вот только не ценой обрушения фронта и наводнения России толпами дезертиров с оружием.

Более того, сейчас я уже ясно осознавал, что никакими посулами «провести земельную реформу» мне не удастся удержать армию в окопах. Стремясь предотвратить возможную революцию и остановить процесс разложения армии, я пообещал земельную реформу, еще не понимая, что этим самым я фактически нанес смертельный удар самой идее продолжения войны, поскольку сама постановка вопроса о предстоящем переделе земли уже делала дальнейшее ведение боевых действий делом совершенно безнадежным. Удержать армию в окопах, а тем более заставить солдат идти в атаку, можно было или драконовскими мерами, коих я пока не мог себе ни позволить, ни обеспечить, или же четкой идеей, во имя чего это все и когда это все закончится, поскольку привычное «За веру, меня и Отечество» работало все хуже с каждым днем.

Я мог занять их умы от силы несколько месяцев, доставая всяких кроликов из шляпы, создавая комиссии, собирая съезды и издавая манифесты, но даже сбор урожая этого года и перспектива принять участие в его разделе могли опрокинуть армию почище любого германца. А уж вопрос раздела земли перед весенней посевной вообще превращал ближайшую осень в период, когда революция могла случиться сама по себе. Особенно если ее подтолкнуть.

А тут и подталкивать сильно было не нужно, ситуация сама галопом несла нас в пропасть. Мои спецслужбы ежедневно докладывали мне о настроениях в обеих столицах и еженедельно о настроениях в провинции. И настроения эти, как и на фронте, становятся с каждым днем все более пацифистскими. Особенно после того, как начали набирать обороты скандалы вокруг роли союзников в попытках государственного переворота в России. И тут даже многие из тех, кто верил в святость союзнического долга, негативно оценили то беспардонное вмешательство во внутренние дела России, которое продемонстрировали наши чудесные союзники.

И с каждым днем все острее становилось недоумение, а за что и во имя чего мы, собственно, воюем? Для чего все эти жертвы и лишения? И пусть пока это не вылилось в поголовное братание на фронте и в массовые «за мирные» демонстрации в городах, но тенденция явно набирала обороты. И даже оккупированные немцами западные губернии России уже не казались достаточной причиной для продолжения войны. Все больше людей надеялись на дипломатию или даже были готовы потерять эти территории по принципу «гори оно все ясным огнем». Им-то что до них? Они там не живут, и у них нет там никаких интересов. Причем такие настроения были не только в России, но и в Европе. Брожение становилось все явственнее, и мы все вместе вплотную подходили к Рубикону общего развала и распада.

Причем в какой-то момент я вдруг понял – у меня нет не то что двух лет, у меня, возможно, нет даже двух дней. Мы вполне реально стояли на пороге катастрофы. Ну и что, что в моей реальности катастрофа на Стоходе не привела к всеобщим потрясениям? Тогда революция уже случилась, и царил всеобщий эмоциональный подъем, в том числе и в отношении войны до победного конца. Катастрофа лишь охладила горячие мечтания о том, что одухотворенные революцией солдатские массы пойдут в бой и выиграют войну на раз-два. И даже мясорубка катастрофического наступления Нивеля с несколькими тысячами