Знающий не говорит. Тетралогия - Людмила Астахова

Без женщины дело, естественно, не обошлось. Люди таких называют роковыми, орки – смертельными. Альмарэ Ривелотэ была именно роковой, но на свой, на эльфийский манер. Миниатюрная, хрупкая, как подросток, темноглазая, она могла убить наповал и воскресить к новой жизни двумя-тремя фразами. Альмарэ писала стихи, Альмарэ пела на трех древних языках, Альмарэ была свободна и загадочна. Ее обожали, ее ненавидели, и равнодушным не мог остаться никто. Стоит ли удивляться, что два принца искали ее любви, Иффлей и Яримраэн, законный сын и бастард? Кого она выбрала? Конечно, последнего. Почему? Сердце женщины – тайна, сердце эльфийской поэтессы – загадка и тайна вдвойне. Иффлей, привыкший всегда и везде быть первым, не смог снести поражения. Презрение и высокомерие, которое излилось из его уст на Яримраэна в присутствии Альмарэ, повлекло за собой вызов. Иффлей оскорбил намеренно, практически смертельно, он был сильнее, он был опытнее, и бастарду пришлось драться насмерть.

Тысячелетняя история учила, что, когда единокровные братья поднимают друг на друга меч, ничего хорошего ждать не приходится. Но Иффлей был наследником, а Яримраэн – нет. Владыка Иланд размышлял недолго, он выслал Ярима из Фэйра на вечные времена. Изгнание предполагало, что даже прах Яримраэна Сотифа Андараля, буде принц рано или поздно почит, никогда не примет земля Фэйра. Суровое наказание, суровое вдвойне, поскольку Альмарэ не последовала за Яримом в изгнание, ей не позволил сам Иланд.

Ириен знал эту историю ровно настолько, насколько вообще полагал быть в курсе событий в Фэйре, то есть в общих чертах. Деяниями принца он тоже, прямо скажем, не восторгался, но и не считал его исчадием всех девяти преисподен. Просто подивился слегка на странную компанию, которую тот избрал, не без основания подозревая принца в очередном увлечении актерством и актрисами.

В ремингской корчме кормили сносно, и если бы еще местные не пялились на эльфов во все глаза, то трапезу можно было бы счесть удачной. Ириен быстро расправился с жареной колбасой и, прихлебывая из кружки парное молоко, ожидал творожного пирога, когда принца наконец разобрало настолько, что он решил присоединиться к соотечественнику.

– Я так давно не видел никого из наших, – сказал он немного смущенно.

– Я тоже, – ответствовал Ириен, нехотя отставляя кружку. Принц все-таки. – Меня зовут Ириен по прозвищу Альс. Можете называть меня попросту – Альс.

– Я путешествую с балаганом уже почти полгода. Иногда участвую в спектаклях, метаю ножи, – сказал Ярим с легким оттенком вызова в голосе.

Ириен окинул его тяжелым невозмутимым взглядом.

– Если вы рассчитываете потрясти мое воображение, то посмею вас жестоко разочаровать: по мне так хоть отряд золотарей. Занятие ничуть не хуже любого другого, а иногда несравненно полезнее для общества.

– Вы не любите искусство? – удивился Яримраэн. – Мы время от времени делаем постановки.

– Ну почему же, смотря что за театр, – пожал плечами Ириен. – Кое-что видеть доводилось. «Старуху у колодца» Вестерхаана, например. Но в основном людские постановки. «Три дня – три ночи» Конада Ритагонского ничуть не хуже Вестерхаана, а может, даже и лучше.

Принц несказанно обрадовался, что простой наемник, фактически обычный рубака, обращает свое внимание не только на кукольные балаганы. Такое случалось редко не только среди людей, но и среди его собственной расы, кичащейся своей многотысячелетней культурой.

– Во-о-он та девушка, в самом углу, – показал он на блаженно улыбающуюся из другого конца зала светленькую барышню, ту самую, которую недавно разглядывал Альс, – Лайли. Она пишет замечательные пьесы, а Рикирин их ставит. Вам они тоже должны понравиться, – заверил он сородича с совершенно несвойственным эльфам воодушевлением.

Альс не поверил. Мало ли молоденьких дурочек, мнящих себя великими сочинительницами, на самом деле складывают сладенькие сказочки, которые только на рыночной площади и показывать тонкослезым крестьянкам! Конечно, Альс не поверил, но ровно до поры, пока тем же вечером не стал свидетелем представления. Девочке едва ли было больше двадцати пяти, но то, что она сочиняла, сделало бы честь иному признанному мэтру пера.

– Ты сама все придумала? – спросил он после спектакля, когда прошел первый шок.

– Сама, – робко ответила Лайли.

Она еще слегка побаивалась эльфа с ледяными злыми глазами. То ли дело красивый, веселый и грациозный, как дикий кот, принц. Его она любила, но не за то, что он был принцем. Очевидность для всякого, имеющего глаза. Достаточно было взглянуть на ее счастливую улыбку, преданный взгляд, полный такого отчаянного обожания, что у Ириена все в душе переворачивалось. Само глупое и затасканное слово «любовь», которое, словно портовая проститутка, покорно служило всем, кто не стеснялся брать его в свой арсенал: и бесчестному обольстителю, и развратнику, и безумно влюбленному, – не в силах было описать то восторженное чувство, которое девушка испытывала к Яримраэну.

– У тебя настоящий талант, – искренне похвалил ее Ириен. – Я не великий знаток искусства, сама видишь – профессия не располагает, но попомни мои слова: тебя ждет великая слава.

– Вы так думаете, мастер Альс? Иногда мне кажется, что я придумываю всякие глупости. Что люди так не живут и не чувствуют.

– Неправда, и люди такие есть, и чувствуют они почти так же, – решительно заявил Ириен и добавил ни с того ни сего: – И не только люди.

– А я и про эльфов пишу, – обрадовалась Лайли, тут же заливаясь алой краской смущения. Она вообще часто и сильно краснела, как и все светловолосые люди с веснушками. – Про одного принца.

– Вот как?! – легко отозвался Ириен, стараясь не смущать девушку еще больше. – Дашь почитать, когда закончишь?

– Конечно, мастер Альс. Вам в первую очередь.

– Напомни мне потом, чтобы я рассказал тебе одну забавную историю. Она должна понравиться. Может быть, напишешь что-нибудь смешное, – пообещал Ириен, чем несказанно обнадежил юную писательницу.

Она мечтала написать настоящую комедию, потому как где-то от какого-то умника слышала, что настоящий драматург может считаться таковым, только если сможет действительно рассмешить публику.

– Трагедии, они сплошь и рядом, хоть бери и записывай за каждой домохозяйкой, а смешного, по-всамделишному смешного, так мало, – справедливо рассуждала Лайли.

– Но с другой стороны, если человека трогают чужие страдания и боль и он способен пролить слезу над чужим несчастьем, а не только над потерянным грошом, то, значит, он способен и на гораздо большее. Твои трагедии заставляют людей сопереживать, хотят они того или нет. А смеяться могут и праведник, и душегуб. Разве не так?