Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной - Митрополит Евлогий Георгиевский

Как только работа нашего Совещания началась, сразу же выяснилось сложное и трудное мое положение. Я прибыл в Карловцы неподготовленный, без разработанного статута управления зарубежной Церкви, и должен был разбираться во всем, что предлагалось, совсем один против сплоченной, сильной, по духу непримиримой группы, которая энергично преследовала поставленную себе цель, опираясь на Собор. Мои надежды на митрополита Феофила Американского, как на моего единомышленника и соратника, не оправдались. Владыка Феофил, тип провинциального соборного батюшки, не разбирался (и не очень старался разобраться) в сложном конфликте, породившем наш раскол, и попросту перешел в лагерь большинства. Эксперт сербского Синода, профессор канонического права Троицкий, который мог бы мне оказать поддержку, тоже зачастую защищал точку зрения карловацких иерархов. Протоиереи Ломако и Аметистов оказались также помощниками слабыми; вся тяжесть борьбы легла на мои плечи.

Архиепископ Анастасий занял непримиримую позицию. Очень скоро я увидал, что у "карловчан" все уже решено и наше Совещание ничего сообща не вырабатывает, а мне навязывают готовый и детально разработанный проект, никакой переработке в своих основных линиях, по мысли его составителей, не подлежащий. В первые же три дня создалось такое положение, что казалось неизбежным Совещание прервать. Логически так, вероятно, поступить и нужно было, но морально решиться на это мне представлялось невозможным. Здесь, в Сербии, я почувствовал с особой силой прибой народного чувства, трепетное молитвенное ожидание церковного мира. Первое, после 1926 года, совместное служение четырех русских иерархов (я, митрополит Феофил, архиепископ Анастасий и епископ Димитрий) в русской церкви собрало великое множество народу. Когда я вышел с проповедью о единстве Русской Церкви и сказал, что мы его запечатлели нашими общими молитвами в русском храме, то на глазах многих заблестели слезы… Русский народ церковный напряженно ожидал примирения, а Патриарх Варнава трогательно болел душой за нас. Его внимание, ласка, заботы, миролюбие обезоруживали и подкупали… По доводам логики, повторяю, надо было Совещание покинуть, но я, способный дать отпор грубости и наглости, а на доброту, на ласку безоружный, — работы в Совещании не прервал… А между тем я видел, что осилить в две недели статут со множеством параграфов, анализировать наспех материал, который требовал долгой и тщательной разработки, — технически непосильно, а морально мучительно в силу большой ответственности, которая с проектом была связана. Протоколы представлялись неточные и через неделю, а то и две, когда уже все забывалось. Надо было проверять каждое слово по памяти. Я чувствовал, что один против всех подчас бессилен противостать напору большинства, в то же время чуя, что все его усилия направлены к ущерблению моей власти…

Двух положений с твердостью я не выдержал. Я не отстоял полной автономии Западноевропейской митрополии, которая мне вручена волею Патриарха Тихона, и допустил сбить себя с позиции, дать ограничить полноту автономных прав сверху и снизу: сверху — центральным органом управления зарубежной Русской Церковью: Синод присваивал себе исключительное право назначать епископов, направлять и контролировать религиозную и просветительную работу; снизу — самостоятельность автономного управления ограничивали епископы отдельных епархий: без их приглашений или разрешений митрополит не мог даже навещать приходы своей митрополии. За образец устройства митрополичьего округа была взята церковно-административная схема патриаршего управления в Русской Церкви, но с проведением еще большей централизации. От Указа святейшего Патриарха Тихона, давшего мне всю полноту власти в церквах и приходах Западной Европы, не оставалось ничего… Только моей нравственной подавленностью, доходившей до болезненной нервной депрессии, можно объяснить мою непонятную уступчивость. Чувство жалости к бедному митрополиту Антонию заставило меня допустить и назначение его пожизненным и бессменным председателем Синода, хоть я сначала и возражал, защищая выборное начало при назначении председателя, понимая, что при беспомощности митрополита Антония руководство Синодом останется в руках синодальных чиновников.

Одного я "карловчанам" не уступил — юрисдикции Вселенского Престола. Я заявил, что без благословения Вселенского Патриарха я ничего не предприму в деле новой организации Управления зарубежной Русской Церковью, и хотя подписал (скрепя сердце) выработанный "Проект временного Управления Русской Церковью за границей", но я принял его условно, т. е. если оно будет одобрено совещанием моих епископов и нашим Епархиальным собранием из епископов, клириков и мирян…

Работы Совещания тянулись около трех недель. Признаюсь, более тяжелого периода, чем эти три недели, я за все время моего архиерейства не переживал, так сложна и мучительна была обстановка различных на меня воздействий. Я чувствовал, что я слабо выполнил свою миссию, которая заключалась в том, чтобы отстоять канонически правильную и жизненно справедливую и целесообразную форму Управления зарубежной Русской Церковью; с болью воспринимал я сознание разлада между тем, что я думал, и тем, что я подписал…

Однако несколько полезных практических мер для достижения церковного объединения, по моему предложению, было принято: 1) восстановление богослужебного общения; 2) осуждение всякой враждебной церковной полемики в проповедях, печати и общественных выступлениях; 3) запрещение открывать параллельные приходы и 4) запрещение принимать клириков, переходящих из одной епархии в другую без отпускной грамоты. Первая и наиболее существенная из этих мер была закреплена, как я уже упоминал, Божественной Литургией, совершенной членами архиерейского Совещания и некоторыми другими иерархами в русской церкви, и второю, еще более торжественною Литургиею, которую совершил Патриарх Варнава в сослужении с 15 русскими и сербскими архиереями в Белградском кафедральном соборе. Велика была радость множества народа… Однако подлинного, искреннего мира между нами по-прежнему не чувствовалось, было как-то смутно, тоскливо на душе и не верилось, чтобы наскоро составленное нами и с большими трудностями принятое "Временное положение" могло всех нас объединить…

По окончании наших работ и закрытии Собора все его члены собрались в квартире митрополита Антония, дабы узнать и обсудить, что же нами в комиссии сделано. "Вы же все уже знаете…" — сказал я вопрошавшим меня членам Собора, намекая на то, что они давно и хорошо обо всем осведомлены и их информационные вопросы излишни.